Сочинения

Гвиччардини страстно хотел, чтобы были изгнаны из Италии «варвары», терзавшие ее с двух концов. Недаром он был, можно сказать, создателем и главным деятелем Коньякской Лиги[42]. И недаром самым пламенным его сотрудником по работе в Лиге был Макиавелли. Оба они одинаково ненавидели «варваров» и одинаково искренне и горячо жаждали очищения от них итальянской земли[43]. Но Макиавелли считал освобождение от чужеземцев лишь первой стадией, за которой должно было последовать объединение. А Гвиччардини думал только о том, что после освобождения от чужеземного ига каждое итальянское государство заживет попрежнему полной жизнью при прочном равновесии сил и в глубоком мире, как при Лоренцо Медичи. Франческо не мог подняться до общеитальянского патриотизма, который был второй душою Никколо. Он любил свою родную Флоренцию, любил флорентийский строй со «смешанным правлением», но при непременном условии господства uomini da bene. И больше ему ничего не была нужно. Он боялся единства потому, что в единой Италии Флоренция утратила бы свой суверенитет, а ее свобода и ее «смешанное правление» при этих условиях перестали бы быть для него привычной рамкой для политической деятельности. Притом неизвестно было, что станет с земельной рентой при единстве. Наоборот, для торговли и промышленности ломка княжеских торговых монополий в Ферраре, Мантуе, Неаполе и снятие таможенных барьеров между итальянскими государствами были насущно необходимы. Они дали бы ей возможность подняться вновь и включиться при несравненно более благоприятных условиях, чем раньше, в общеевропейскую хозяйственную жизнь. Это понимала торгово-промышленная группа во Флоренции, и этого добивался Макиавелли.

VII

В конце концов со своей классовой политической идеологией Франческо оказался в тупике. Надеяться на то, что Италия избавится от чужеземного ярма после крушения Коньякской Лиги было уже нельзя. Нельзя было, следовательно, думать, что Флоренция, как государство самостоятельное, займет место в системе внутри итальянского политического равновесия. А после вторичного изгнания Медичи из Флоренции (1527) и в самой Флоренции нельзя было ожидать установления такого порядка, при котором рантьерская группа могла бы быть приобщена к власти и не страдала бы от фискального угнетения. Ибо, если удержится «народное» правление, уже при Никколо Каппони более радикальное, чем при Содерини, а со сменою Каппони лидером демократов Франческо Кардуччи оставившее за собою и савонароловские масштабы, – то рантьерская группа будет задушена налогами и принудительными займами. Если же, что была более вероятно, республика будет уничтожена, то власть попадет в руки Медичи при таких условиях, при которых ни о каком «смешанном правлении» невозможно будет мечтать: установится принципат. Как несладок был для рантьеров демократический режим, особенно для тех, кто был близок к Медичи, Франческо испробовал на своей шкуре уже в 1527 году. А как несладок будет для нее медичейский деспотизм, ему предстояло убедиться несколько позднее. В 1527–1530 годах, до сдачи Флоренции, он подводил грустные итоги и суммировал столь же грустные предвидения. Результаты этой работы раскрываются в его замечательных «Ricordi politici e civili», которые сравнивали, и не совсем без основания, с «Il Principe» Макиавелли, несмотря на огромные различия между двумя книгами.

«Ricordi» Гвиччардини – высшее выражение разочарования, охватившего флорентийскую крупную буржуазию под градом тех ударов, которые на нее обрушились. Эти четыре сотни коротеньких «заметок», с которыми читатель ниже познакомится полностью, распадаются, грубо говоря, на две группы. Одна – размышления о том, почему в области политики все пошло прахом и нет выхода из тисков, один конец которых представляет «бессмысленную» демократию, а другой – мрачную и беспросветную тиранию. Вторая – размышления о том, как устроить свое существование и как наладить свой образ действии отдельному человеку в эту тяжелую годину.

Мысли первой группы знакомы нам по другим сочинениям Франческо. Он перебирает их снова, то детализирует, то придает им характер более общий, независимый от флорентийских его планов и ограняет стилистически, готовясь рассыпать их как цветы по просторному полю – по страницам зреющей в его мыслях «Истории Италии». Здесь мы не будем говорить о них. Тем более внимательно необходимо остановиться на заметках, относящихся к категории civili – гражданских,– определяющих поведение отдельного человека, как члена общественного коллектива. Основная мысль этой группы такова: так как политическая обстановка представляет трудности совершенно исключительные, то нужно стараться выйти из них с наименьшим уроном. Какой должен царить при этом категорический императив?