Чьим напевам внимал бор зачарованный, —
Не наполнится вновь кровью живительной
Тень, что страшным жезлом своим
Бог Меркурий, глухой к просьбам и жалобам,
В мрачный круг оттеснил немощных призраков.
Тяжко! Но, не ропща, легче мы вынесем
Реже все трясут запертые двери,
Вперебой стуча, юноши лихие,
Не хотят твой сон прерывать, и любит
Дверца порог свой, —
Легкие в былом чьи скрипели часто
Петли. Слышишь ты уж все реже, реже:
«Ты, пока всю ночь по тебе страдаю,
Лидия, спишь ли?»
Дерзких шатунов в свой черед, старуха
Фракийский когда голосит под новолунием ветер.
Ярая любовь пусть тебе и жажда
Та, что кобылиц распаляет часто,
Раненую жжет неотступно печень, —
Пусть ты и плачешь.
Пылкая, плющом молодежь зеленым
Тешится всегда, как и темным миртом,
Мертвые листы предавая Эвру,
Любимец Муз, я грусть и волнения
Отдам развеять ветрам стремительным
В Эгейском море. Что за дело
Мне до угроз полуночных скифов
И до забот державца парфянского?
О Муза, Муза, дочерь Пиерии,
Ключей ты любишь свежесть; свей же,
Свей же для Ламии цвет весенний
В венок душистый. Что без тебя моя
Тобой и сестрами твоими
Плектром лесбийским на струнах новых.
Кончайте ссору! Тяжкими кубками
Пускай дерутся в варварской Фракии!
Они даны на радость людям —
Вакх ненавидит раздор кровавый!
Зачем блестит меж вин и светильников
Кинжал мидийский? Тише, приятели!
Умерьте крик и гам безбожный
И возлежите, склонясь на локоть…
Я должен с вами выпить фалернского?
Мне брат Мегиллы Опунтийской,
Кто его ранил стрелой блаженства?
Не говоришь? Иначе не буду пить!
Любовь какая б ни увлекла тебя,
Палит она огнем не стыдным, —
Лишь в благородной любви ты грешен!
Что б ни таил, шепни-ка мне на ухо, —
Тебя не выдам. О злополучный мой,
В какой мятешься ты Харибде,
Какой ведун иль ведьма Фессалии
Тебя изымет зельями? Бог какой?
Ид этих уз тройной Химеры
Вряд ли тебя и Пегас исторгнет!
Славный Архит, земель, и морей, и песков исчислитель,
Ныне лежишь ты, покрытый убогой
Малою горстью песка у большого Матинского мыса!
Что из того, что умом дерзновенным
Ты облетел и небесную твердь, и эфирные выси?
Смертной душе не укрыться от смерти.
Пал и Пелопа отец, хоть и был он богов сотрапезник,
Умер Тифон, к небесам вознесенный,
Умер Минос, посвященный Юпитером в тайны; владеет
Хоть и рассказывал он, свой щит на стене узнавая,
Как воевал он под башнями Трои,
Хоть и учил он, что смерть уносит лишь кожу да жилы,
Хоть и великим он был тайновидцем
Истин природы, как сам ты твердишь; но всех ожидает
Черная ночь и дорога к могиле.
Фурии многих дают на потеху свирепому Марсу,
Губит пловцов ненасытное море,
Старых и юных гробы теснятся везде: Прозерпина
Так и меня потопил в Иллирийских волнах буреносный
Нот, Ориона сходящего спутник.
О мореплаватель, ты хоть горстку летучего праха
Брось на мои незарытые кости.
Не поскупись! И пускай за это грозящие ветры
Прочь повернут от волны Гесперийской
К рощам Венузии, ты же свой путь продолжай невредима
Пусть на тебя справедливый Юпитер
Щедро прольет дары, и Нептун, охранитель Тарента.
Может ведь это и детям твоим повредить неповинным;
Суд по заслугам с возмездием строгим
Ждет и тебя: не пребудут мольбы мои без отмщенья,
Жертвы тебя не спасут никакие.
Пусть ты спешишь, — недолга надо мною задержка: три горсти
Брось на могилу мою, — и в дорогу!
Мой Икций, ты ль счастливой Аравии
Сокровищ жаждешь, страшной войной грозишь
Царям непокоренной Савы,
Цепи куешь для мидян ужасных?
Какая дева-иноплеменница,
Когда в бою падет ее суженый,
Тебе послужит? Что за отрок
Чашником будет твоим кудрявым
Из дальних серов, стрелы привыкнувший
Сказать, что Тибр не возвратится,
Реки не хлынут к истокам горным,
Коль ты, скупивший книги Панэтия
И вместе с ними мудрость Сократову,
Нам посулив благое, хочешь
Их обменять на испанский панцирь?
О царица Книда, царица Пафа,
Снизойди, Венера, в волнах курений
С Кипра в светлый дом молодой Гликеры,
Вняв ее зову.
Пусть с тобой спешат и твой мальчик пылкий,
Грации в своих вольных тканях, нимфы,
Без тебя тоской повитая Геба,
С ней и Меркурий.
О чем ты молишь Феба в святилище,
Поэт, из чаши струи прозрачные
Вина лия? Не жатв сардинских —
Славных полей золотое бремя,
Не стад дородных знойной Калабрии,
Слоновой кости, злата индийского,
Не деревеньки, близ которой
Лирис несет молчаливы воды.
Пусть те срезают гроздья каленские,
И пусть купец черпает кубком
Сирии вина, окончив куплю.
Богам любезный, воды Атлантики
Он за год трижды видит бестрепетно,
Меня ж питают здесь оливки,
Легкие мальвы, цикорий дикий.
Дай, сын Латоны, тем, что имею я,
Дышать и жить мне, тихую старость дай,