Сочинения Николая Греча

Только тот из писателей может подвинуть язык, кто им обладает в совершенстве, кто всосал его с молоком матери, кто на этом языке думает, кого другой язык не смущает и не сбивает с толку. И этот писатель тогда только будет успешно действовать на язык, когда он, как мы выше сказали, напишет творения, и по содержанию своему достойные перейти в потомство. Так действовали в свое время и действуют на свой язык Кантемир, Ломоносов, Державин, Карамзин, Озеров, Грибоедов, Пушкин, Жуковский. В них творчество соединялось с совершенным знанием языка, знанием не приобретенным, не вычитанным, не нахватанным, а врожденным, воспитанным с ними самими.

Всякий язык состоит из трех частей. Первая часть, материальная, есть данное ему количество слов, предмет лексикографии. Вторая, формальная, – окончания, изменения, сочетания данных слов, дело грамматики. Третья часть есть духовная, метафизика языка, дух его, органическая его жизнь, неосязаемое, невидимое, таинственное наследие народа. Вы можете выучить все слова языка, можете знать все его формы, всегдашние и неизменяющиеся, но при всем том не будете в состоянии выражаться этим языком, если не вникнете в дух его. В первых двух отношениях я могу сказать вам: «Это слово не употребительно; посмотрите, его нет в лексиконе; изберите, вот это» или: «Это окончание неправильно на основании такого-то параграфа грамматики; напишите вот так». В третьем – нет доказательств печатных. Это дух, страсть, любовь. Это так, потому что так…

Да, это сильно, энергически, даже красноречиво. Тут вы видите человека, вошедшего в свою сферу, живо затронутого в том, что составляет сущность, действительность его жизни.

Несправедливо было бы требовать у «Библиотеки» строгого отчета о языке в последнем его отношении. Мы с нею не поняли бы друг друга.

Так заключает Греч свои мысли о языке, и это отчасти справедливо; но тем более чести иноплеменнику, который до того успел в чуждом ему языке, что почел себя вправе (хотя и преувеличенно, но не совсем безосновательно) объявить себя его преобразователем.

«Не требуем, – говорит Греч в конце своей брошюрки, – не требуем, чтоб директор «Библиотеки» и его сотрудники писали лучше, чище, правильнее: всяк пишет, как может, но можем требовать, чтобы этот варварский язык не был называем образцовым и обработанным; чтоб в «Библиотеке для чтения» не осыпали насмешками, не оскорбляли гордым презрением тех из русских писателей, которые не поклоняются златому тельцу Барона Брамбеуса». Требование справедливое! – прибавим мы от себя. В самом деле, если бы г. Сенковский имел и оказывал побольше внимания и уважения к чужому мнению и чужой личности, если бы он не вдавался в исключительную односторонность и не делал часто шуму из пустяков, т. е. из каких-нибудь сих и оных, попавшихся ему в плохой книжонке, и не лишал хорошего сочинения заслуженной хвалы только за сии и оные, то его справедливые и дельные мысли о преобразовании русского языка были бы приняты всеми с большим уважением. Фанатизм, в чем бы то ни было, сам себе вредит. Впрочем, истина не замедлит отделиться от лжи, и потому – всё хорошо, господа!..