Сочинения по русской литературе. Все темы 2014 г.

В своих мечтах строители устремляются куда-то высоко в поднебесье, и их гигантский «общепролетарский дом» начинает напоминать легендарную Вавилонскую башню. Высота дома-башни и глубина котлована контрастируют, как возвышенное и низменное, как мнимое и реальное, потому что чем интенсивнее строится «башня», тем глубже люди зарываются в глину и земную толщу, в «низовую бедность земли». Здание над котлованом должно «возвыситься над всем усадебным, дворовым городом» и предшествовать, к тому же, очередному гиганту: «другой инженер построит в середине мира башню, куда войдут на вечное, счастливое поселение трудящиеся всей земли». Помня о том, чем закончилась история вавилонян («И рассеял их Господь по всей земле, и они перестали строить город»), читатель уже понимает всю тщетность дерзких планов героев и бесперспективность их строительства. И видит его бесчеловечность, так как строительство сопровождается гибелью «малых единичных домов» в окрестностях, где останавливается «дыхание исчахших людей забытого времени».

А пока труд людей нескончаем, в нем все больше утверждает себя безобразное и абсурдное. Не случайно в центре изображения оказываются безногий урод Жачев, картины грязи, нищеты, болезней, увечья, хаоса. И чем больше в повести говорится о подъеме вверх, тем больше люди опускаются вниз, задавленные деспотией плана, ускорением темпов и бездушием. И время, и пространство «раздвигаются» до бесконечности, утверждая представление о бесцельности, бездумности творимого.

Абсурдность происходящего особенно ощутима, когда мы глядим на эту «великую стройку» глазами мудрого и пытливого правдоискателя Вощева, который сомневается в необходимости подобного созидания. Оно не вписывается в вощевский «план общей жизни», противоречит «смыслу жизни», и герой, всегда не желавший подчиняться общему бездушно-бюрократическому порядку и бездумной механизированной деятельности, не хочет быть «участником безумных обстоятельств». Противник любого беспамятства (отсюда его собирательство разных предметов), безвестности и обезличенности, он добровольно спускается в котлованный ад и покидает его во имя познания нового ада – корчащейся в муках деревни, – тем самым связывая две пространственные сферы повести.

В обезумевшем мире Вощев не только не находит истины, но и приходит к выводу, что здесь вообще излишни поиски смысла жизни, если ею руководят такие люди, как обезличенный Сафронов, тупой исполнитель директив и ревностный поборник генеральной линии, или Пашкин, силящийся даже «забежать вперед главной линии»; если свою непомерную жестокость здесь являют такие, как опустившийся Жачев или поднявшийся к бюрократическим верхам Козлов, кровожадный сельский «активист» или отчаявшийся землекоп Чиклин; если, наконец, девочка Настя, отравленная ядами идеологизированной жизни, единственная надежда строителей, ради которой они «живут впрок», вынуждена играть не только «у гробового входа», но и в самом гробу. В предмогильной обстановке она живет, в ней она и умирает. Котлован, предназначенный для жизни, становится могилой, и не только индивидуальной, но и братской, недаром строители спят в гробах, реквизированных у крестьян соседней деревни. Бесперспективность этой жизни совершенно очевидна.

В соседних деревнях набирает темп коллективизация, тоже уродливая и тоже абсурдная. Обостряется битва «против деревенских пней капитализма», ведущая к истреблению крестьянства. Происходящее на селе предстает в трагикомических картинах, возникших оттого, что «бедняцкий слой деревни печально заскучал по колхозу». И чтобы усилить «жар от костра классовой борьбы», активисты начинают демонстрировать свою ненависть.

Герои Платонова приходят к выводу некрасовских мужиков: для них тоже нет счастья, они «несчастные», им «некуда жить», ибо «внутри всего света тоска». Котлованность жизни захватила деревню так же, как город и строительство «общепролетарского дома». Вынесенное в название слово, объединяя обе части повествования, приобретает зловещий смысл. Реализация идеала на практике, его деформация превращают утопию в антиутопию.

Тема поиска жизненной правды в прозе М. А. Шолохова. (По роману «Тихий Дон»)