Сочинения в 2 т. Том 2

На улицах Уренгоя, пахнущих свежей стружкой, известью и краской, есть и еще немало приметного и привлекательного. Есть, конечно же, старательно оформленный клуб, есть магазин, столовая, радиоцентр, гостиница, школа, больница, детские садики, населенные звонкими уренгойцами — первым коренным поколением молодого городка.

Человек приезжий сразу же примечает, что в этой дремучей дали население не испытывает чувства оторванности, глухомани. Видимо, канули в прошлое времена «медвежьих углов», хотя рассказывали, что в зимнюю пору в Уренгой и наведывались мишки, — радио сократило расстояния, и здесь привычны и голос, и ритм Москвы.

Бородатый и обветренный бывалый нефтяник, которому выпало на долю прокладывать первые тропы в нехоженом краю, доставлять через топи болот тяжелое и сложное оборудование, собирать буровые вышки, стучаться в глубины недр в поисках нефти и газа, мерзнуть на злых ветрах, томиться ожиданием, огорчаться, надеяться, мучиться опасениями неудачи и, наконец-то, сбросив с плеч усталость, плясать у костра в ликовании славного открытия, рассказывал мне о своем возвращении в Уренгой после трехмесячного похода.

Мы сидели с ним в новенькой моторной лодке, собираясь переправиться на дальний песчаный остров на рыбалку; день был просторный и синий, и река несла на своей гладкой шири удивительно четкие облака.

— Верно, нас встречали здесь друзья, как победителей, — говорил он негромко, глядя на реку и хмурясь от солнечных бликов. — Были поздравления, добрые речи, играл баян…

— Еще бы!

Опустив загорелую, обнаженную до локтя руку за борт, он зачерпнул пригоршню воды и смотрел, как стекала она, поблескивая, с ладони.

— Но мы допустили ошибку. Да, в наших подсчетах. И не в сторону преувеличения открытия, нет, мы приуменьшили его. Это понятно: наша группа обследовала лишь часть района, и потребовались большие работы — целая серия экспедиций и проходка еще десятка глубоких скважин, чтобы наконец-то ответить на вопрос, что же это такое — Уренгой?

Осторожно ступив на корму, бородач включил мотор, прислушался к его негромкому равномерному стуку, и уже дрогнул и стал отдаляться берег.

— А городок, смотрите-ка, весь открылся! — сказал он, привставая со скамьи. — Я и отсюда вижу свой домик. У меня с ним, знаете ли, «особые отношения». Случается, ухожу на целые месяцы, и тогда — вот еще одна «неразгаданная загадка» — он снится мне обязательно и непременно.

— Значит, вы любите свой Уренгой?

Приподняв голову, он задумчиво смотрел на удалявшийся город.

— Домик мой, видите, белеет на берегу реки? Да, вы спрашиваете — люблю ли Уренгой? Странно, об этом я и не задумывался. Можно ли сказать, что я, мол, люблю этот воздух, которым дышу? Он — и необходимость, и условие существования, и наслаждение. Человеку свойственно привязываться к тем местам, где им приложен старательный труд и пережиты добрые треволнения.

Он болезненно поморщился.

— А сейчас вы, наверное, подумали: еще один философ! Приятели — спутники в дороге, парни веселые и дружные — частенько разыгрывали меня: «Что, братец, снова тихий домик снился и опять на философию повело? Это, братец, старость и, значит, плохи дела». Я, конечно, отшучивался, но, признаться, и тревожился: неужели действительно… старею?

Я невольно посочувствовал ему:

— Какая же это старость, если вам, наверное, чуть-чуть за сорок?

Он снова поморщился, но согласился:

— Верно. Только за сорок, это если с бородой.

— Ну, а если побриться?

Он махнул рукой.

— Если бы не Вася-охотник — есть такой «дяденька» в Уренгое, — я был бы старейшиной нашего города. Этот Вася обогнал меня на целые два года; ему сегодня тридцать три!

— Неужели население города так молодо?

Он повел широкими плечами:

— Сами удивляемся, но факт.

— В таком случае, — заметил я, — имеется предложение.

Бородач кивнул:

— Догадываюсь.

— Нужно побриться. Старейшину Васю вы все равно не догоните, а городу достаточно и одного патриарха.

Он согласился с готовностью:

— Согласен. Принимается. Но… комары?

— Значит, естественный накомарник?

— О, природа мудра!

— А ведь скоро начнутся заморозки и комарам — конец.

Он лихо тряхнул головой:

— Тогда мы обязательно помолодеем.

Круто развернувшись, лодка вышла на тихую ширь плеса. Мне было интересно слушать его, и я спросил:

— А к зиме вы, наверное, возьмете отпуск?

— Да, — подтвердил он мечтательно. — Неплохо бы. Жаль, это невозможно. Впрочем, и не жаль. Некогда.

— Разве опять… в дорогу?

— Непременно.

— И как далеко?

Бородач не отрывался взглядом от дальней синей каемки тайги.

— Мой домик, — я уже сказал об этом, — стоит на берегу реки. Здесь еще многое не исследовано, не найдено, не распознано. И потому странно это слово — отпуск; может ли быть отдых от любимого дела и от… мечты?

Лодка тихо скользила прозрачной гладью плеса, и полные отражения легких и чистых облаков плыли нам навстречу, будто белые лебеди.

Бусинка