Сочинения в 2 томах. Т.1

Впрочем, этого рода знания, за исключением того, что касается христианской религии, древнейшие мудрецы считали нужным передать потомкам, лишь разукрасив стихами, прикрыв аллегориями как некую прекраснейшую и священную тайну власти, дабы не осквернять ее словами непосвященных. А между тем одни философы изучали с пользою для человеческого рода формы и движение вещей, другие – причины и природу вещей, не нанося по крайней мере этим вреда человечеству. В последующие времена, как известно, этой гражданской наукой (scientia Civilis) первым заинтересовался Сократ, когда она еще только зарождалась и лишь частично, как бы сквозь облака, просвечивала в управлении государством, и так отдался ей, что, оставив все прочие разделы философии, только ее одну почитал достойной своего таланта. А за ним обратились к ней Платон, Аристотель, Цицерон и прочие философы, как греческие, так и латинские, и вот уже не только все философы во всем мире, но и просто досужие люди стали заниматься ею и продолжают до сих пор, полагая ее легкой, не требующей «каких усилий, без всякого труда доступной любому неподготовленному уму. О высоком авторитете этой науки особенно свидетельствует то, что люди, полагающие себя опытными в ней, или те, кто по положению своему должен бы быть таковым, до такой степени довольны из-за этого сами собой, что совершенно спокойно соглашаются занимающихся другими науками и признавать и называть талантливыми, учеными, образованными и т. д., но только не мудрецами, полагая, что этого имени заслуживают лишь они одни за свое превосходство в знании гражданской науки. Но оценивать ли значение науки авторитетом тех, кто ею занимается, или числом авторов, пишущих о ней, или, следуя суждению мудрых людей, из всех наук наиболее уважаемой, конечно, оказывается та, которая важна для государей и других людей, управляющих родом человеческим; даже в своем ложном обличье она доставляет удовольствие чуть ли не всем людям, и самые выдающиеся философские умы посвящают себя преимущественно ей. Пользу этой науки, но изложенной корректно, то есть выводимой с очевидной необходимостью из правильных принципов, мы лучше всех поймем тогда, когда рассмотрим, какие потери проистекают для рода человеческого из ее ложного понимания, сводящегося лишь к пустословию. Ведь в тех вопросах, которые мы изучаем только ради тренировки нашего ума, если и будет допущена какая-то ошибка, она не опасна, и мы ничего не теряем в этом случае, кроме времени. Но в исследованиях, имеющих значение для жизни, не только заблуждение, но и неосведомленность неизбежно чреваты оскорблениями, ссорами, убийствами. Поэтому, сколь велики эти потери, столь же велика и польза от того, насколько правильно изложено учение об обязанностях. Сколько царей, сколько просто порядочных людей было убито из-за этого единственного заблуждения – имеет ли подданный право убить царя-тирана? А сколько людей погубило другое заблуждение – может ли быть верховный государь на известных основаниях лишен своей власти определенными людьми? А сколько людей уничтожило ошибочное положение о том, что цари не стоят выше толпы, а являются слугами ее? Наконец, причиною скольких мятежей оказался тезис о том, что частные граждане имеют право судить, справедливы или нет повеления царей, и что они не только имеют право, но и обязаны обсуждать их до того, как они будут объявлены? Кроме того, в общераспространенной моральной философии (philosophia moralis) есть еще много других, не менее опасных положений, перечислять которые нет необходимости. Я полагаю, что древние, предвидя это, предпочли окутать науку о справедливости мифами, а не вести о ней споры и рассуждения. Ведь до того, как стали обсуждаться эти вопросы, государи не требовали себе верховной власти, а осуществляли ее. Власть же свою они отстаивали не в спорах, а карая преступников и защищая честных людей. В свою очередь граждане искали меру справедливости не в разглагольствованиях частных лиц, а в законах государства: мир среди них поддерживался не спорами, а силою власти. Более того, верховную власть, представленную ли одним человеком или неким советом, они почитали как некое зримое божество. Поэтому они никогда не шли, как теперь, за бессовестными честолюбцами, стремящимися ниспровергнуть государственный строй. Ибо им не могло прийти в голову желание уничтожить то, что спасало их от уничтожения. Иначе говоря, они по простоте тех времен не могли усвоить себе столь ученой глупости. Поэтому царил мир и был золотой век, который кончился только тогда, когда был свергнут Сатурн, а люди стали считать возможным поднять оружие и против царей. Повторяю, древние не только понимали это, но и, как мне кажется, весьма удачно выразили это в одном из своих мифов. Говорят, что Иксион, приглашенный Юпитером на пир, влюбился в Юнону и хотел овладеть ею. Но вместо богини он овладел облаком, принявшим ее вид. Таким образом родились кентавры, полулюди, полукони, существа воинственные и беспокойные. Это можно истолковать так: честные граждане, призванные на совет для решения государственных вопросов, пожелали подчинить собственному разумению справедливость, сестру и супругу власти, получив на самом деле как облако лишь ложное и пустое ее подобие, и породили эти двусмысленные учения философов-моралистов, в чем-то верные и привлекательные, но и грубые и поистине звериные, являющиеся причиной всех столкновений и убийств. И вот поскольку подобные взгляды рождаются чуть ли не ежедневно, то если бы кто-нибудь развеял эти облака и неоспоримыми доводами доказал, что не существует ни одного подлинного учения о справедливом и несправедливом, о добре и зле, если не говорить о законах, установленных в каждом государстве, и, наконец, что никто не должен судить, будет ли какое-то действие справедливым или несправедливым, добрым или дурным, кроме тех, кому государство поручило толкование своих законов, то такой человек, бесспорно, показал бы одновременно не только широкий и прямой путь к миру, но и скрытые и темные тропинки, ведущие к мятежам. Можно ли представить что-нибудь более полезное?