Сочинения в 3 томах. Том 2. Диктатор

Я прошел к себе. Один из «черных воротников» доложил, что Анна Курсай доставлена - что с ней делать? Я приказал привести ее. Вошли четверо - тот же «черный воротник», молодой офицер, с типичной для стражей Гонсалеса значительной хмуростью в лице - оповещавшей о причастности к важнейшим делам и соответствии отпущенным правам и возложенным обязанностям, и двое конвоиров, рослых парней. Я приказал им оставить меня наедине с арестованной. Офицер побелел.

- Оставить вас наедине с государственной преступницей?

- Мы будем беседовать с ней о таких делах, что даже знать о них без особого разрешения… Впрочем, для успокоения… Анна, вы опять нападете на меня?

Она ответила очень спокойно, что хотела бы, но у нее отобрали оружие.

- А ногтей я не боюсь, капитан, - сказал я «черному воротнику». - Надеюсь, вы не считаете, что заместитель диктатора не способен противостоять хрупкой женщине?

Офицер не осмелился подтвердить такое оскорбительное подозрение, только заверил, что при первом зове мигом возникнет.

- Начнем с наших государственных дел, - предложил я Анне Курсай, когда мы остались вдвоем. - Вас интересует судьба вашего бедного мужа - где он, каково здоровье, душевное состояние?.. Отвечаю - понятия не имею, что с ним. И даже руководитель нашей разведки полковник Прищепа знает о нем не больше моего. Считаю этот вопрос разъясненным. О чем теперь будем говорить, государственная преступница, мстительница за мужа, прекрасная террористка Анна Курсай?

Я выкладывал эти насмешки почти доброжелательно и одновременно любовался Анной. Так уж получилось, что все женщины, с какими в последнее время меня столкнули дела, были как на подбор красивы - и моя собственная жена Елена, и Людмила Милошевская, соединившая в себе мужланство походки и грубость общения с ангелоподобным лицом, и эта Анна Курсай, жена неудачливого шпиона. Только Луизу, дочь Путрамента, последнюю из женщин, пересекших мой политический путь, самый отъявленный льстец не причислил бы даже к миловидным. Зато некрасивая Луиза брала прелестью дикого зверька. И насмешливо созерцая женщину, пытавшуюся меня убить, я все больше убеждался, что если и была среди знакомых мне красивых женщин одна вполне безукоризненная красавица, то ее звали Анной Курсай. Я не сумел бы выразить это точное понимание столь же точными словами, но мне вспомнилось, что ради благосклонности этой женщины прожженный дипломат, циник и интриган, последний представитель знаменитого дворянского рода Ширбай Шар готов был пожертвовать и карьерой, и родовым богатством. А пока я любовался ею, она с каким-то мучением всматривалась в меня самого. У нее, как у ребенка, раскрылся от внимания рот, щеки вдруг запали, в любой женщине такое изменение облика означало бы уродливость. Но Анна осталась красивой.

- С чего онемели? - сказал я, не дождавшись ответа. - Импульсатором вы действовали активней, Анна.

- Зато неудачно. К сожалению, вы живы.

- Повторяю - о чем будете говорить со мной?

- Не я вас вызывала, а вы затребовали меня. Значит, вам надо со мной говорить. Мне хотелось убить вас - и только.

- Что ж, начало разговору положено. Итак, почему вам понадобилось рассправиться со мной?

Она зло усмехнулась.

- Разве вы сами не сказали причину? Месть за обманутого мужа, за бедного супруга, так вы выразились.

- А честно ли горевать об обмане человека, профессией которого было обманывать других? Предателя предали, нормальный акт в схватке двух борцов. Вы умная женщина, Анна, и должны понимать, что судьба одного из многих шпионов наших врагов неравнозначна жизни главы правительства…

- Вы слишком много приписываете своей личности, Семипалов! Глава государства - Гамов.

- Государства, Анна! А глава правительства все же я. Кстати, если бы под дулом вашего импульсара оказался Гамов?..

- Отвечаю сразу - нет! Я хотела убить вас.

- Платить за неудачу одного шпиона актом государственного террора?

- Нет! - опять воскликнула она. Она сдерживала себя, но свойственная ее натуре страсть вырвалась. Она приподнялась, схватилась руками за стол. - Я мстила не за Жана! Я люблю мужа, но не преувеличиваю его значения.

- Садитесь! - приказал я. - И держите себя пристойно. Охрана может услышать ваш крик. Итак, вы мстили не за Войтюка. Перед кем же я так страшно провинился, что понадобилось хвататься слабыми женскими руками за боевой импульсатор?

- Я - флора! Неужели и это вам ничего не говорит?

- А что может сказать одно словечко? Флора так флора. Ну и что?

- Муж достаточно виноват сам, чтобы еще мстить за него. Я мщу за мою маленькую страну, над которой вы так поиздевались.

- Вот оно что! Флора - значит «жительница Флории». Да, верно, мы выправили прежние ошибки в отношении с Флорией. Вы это имеете в виду, Анна?

- Именно это! Но не исправление ошибок, как вы это называете на своем лживом языке, а те ущемления, тот урон, то безмерное зверство… Все то, что вы обрушили на мою крохотную, мою несчастную страну!

- Ущемления, урон, зверство - даже безмерное! А бывают зверства в меру?

- Вы отлично понимаете меня!