Сочинения в 3 томах. Том 2. Диктатор

Я искоса посмотрел на него. Он был очень хмур.

- Павел, - сказал я, - тебе не кажется, что ты был бы Елене гораздо лучшим мужем, чем я?

Он резко ответил:

- Давно так думаю. Но Елена выбрала тебя, еще когда мы оба ухаживали за ней. Приходится считаться с ее ошибками.

Мы въехали в парк, подкатили к крыльцу. Навстречу выскочили оба физика. Я подвел их к Гамову. Они были вне себя от восторга, что сподобились наконец признать их открытие.

- День вашего торжества, друзья! - сказал им Гамов. Он умел находить слова, каких ждали от него. - Я ваш первый пассажир в иномир. Не тревожитесь?

- Все сойдет прекрасно! - восторженно крикнул толстый ядрофизик Бертольд Швурц. - Даю немедленно голову на отсечение, если хоть малейшая запятая не та! Семь раз пересчитывал переход в иномир. Все интегралы сошлись. Прокатитесь в кабине, как в карете.

- И мою голову берите! - поддержал друга худой хронофизик Бертольд Козюра. - Не то чтобы хоть секунду на переброс… Пронесетесь практически вне времени. Матрица перехода в иномир дала разброс в две микросекунды - самый пустячный пустяк.

- Во время такого вневременного перехода даже соскучиться не успею. - Гамов пожал им поочередно руки и пошел в лабораторию. Оба поспешили за ним - толстый Швурц семенил короткими ножками, худой Козюра широко размахивал ногами, как исполинскими ножницами.

На втором этаже, рядом с иновизором - в нем впервые я увидел сопряженный мир, - высилось новое сооружение - кабина для вневременного переброса из нашего мира в сопряженный: куб размером с добрую комнату, весь заставленный механизмами, приборами и пакетами. Назначение приборов и механизмов я узнал в последнее посещение лаборатории - хронодвигатели, обеспечивающие переброс вне времени, и ядромоторы, дававшие энергию хронодвигателям для скачка из одной вселенной в другую. Но пакеты меня удивили.

- В них, - разъяснил Бертольд Швурц, - гарантия от случайностей. Импульсаторы, вибраторы, водомоторы, даже водолет на одну персону… На всякий случай.

- А также еда недели на две, - добавил Бертольд Козюра. - Тоже на непредвиденный случай.

- Боюсь, там будет все непредвиденно, а не только отдельные случаи, - сказал я.

Гамов в это время разговаривал с Готлибом Баром и Николаем Пустовойтом. Я поманил его к кабине, подошли и другие члены Ядра. Физики ввели Гамова внутрь кабины, объяснили назначение каждого механизма. Меня отвел в сторону Гонсалес.

- Вот и получилось по-вашему, Семипалов, - сказал он печально. - Мы с вами вдвоем остались в живых, хотя и заслужили смерть, а нашего великого руководителя отправляем в изгнание.

- Раньше это называлось вознесением, а не изгнанием, Гонсалес.

- Раньше таких событий вообще не происходило. Скажите мне вот что, Семипалов. После исчезновения Гамова на его пост подниметесь вы. Вы смените Гамова, но сможете ли заменить его?

- Вопрос неправомочен, Гонсалес. Он не предусматривает ответа. Может ли трава, попавшая под ноги, заменить машину, сломавшуюся в пути? Может ли, даже если его подучить, умный бык стать профессором математики?

- Я ждал иного ответа.

- Я сделаю то, что дано мне сделать. Новые пути в истории не открою. Но уже открытую Гамовым тропку постараюсь утоптать. Я не Гамов. Как, впрочем, и вы, Гонсалес.

- Понятно, - сказал он со вздохом и отошел к кучке около кабины. Там шел оживленный разговор. В сторонке стояли Готлиб Бар и Николай Пустовойт. Я присоединился к ним.

- Совершается, - сказал я. - Вот и конец нашего общего движения к мирному миру. Наш глава исчезает - и как величественно!

- Лучше бы остался, - отозвался Николай Пустовойт. Он еле сдерживал слезы. - Величия у него хватает и без этого…

Готлиба Бара тоже огорчало путешествие Гамова в иномир. Он не восстал против его желания, но считал, что и без сверхъестественных вознесений вполне хватило бы большого дела, ничуть не убавляющего уже завоеванное величие. Между прочим, Готлибу Бару наша победа пошла на пользу больше всех. Он, как и Фагуста, страдал от скудности нашего служебного пайка и теперь отъедался за многие месяцы вынужденного голодания - пополнел, на щеках появилась краска, возобновилась свойственная ему прежде вальяжность в движениях. И он вспомнил, что до войны отдавал свое время не только службе - уже пригласил меня на возобновленные «четверги», где можно было поговорить о литературе, о новинках науки и повстречаться с интересными людьми. Показывая на стоявшего у кабины Гамова, Готлиб Бар сказал то, что тревожило нас всех, - при нем мы что-то значили, сохраним ли свое значение, когда он уйдет от нас? Бар с чувством произнес слова древнего поэта:

…Как некий херувим,
Он несколько занес нам песен райских,
Чтоб, возбудив бескрылое желание
В нас, чадах праха, после улететь.

Я знал этого поэта и добавил:

- Ты опустил следующую строчку, Готлиб: «Так улетай же! Чем скорей, тем лучше!» А она ко времени - воистину пора.

Я подошел к Гамову.

- Не время ли, Гамов, объявить прощание с нашей землей?