Сочинения в четырех томах. Том 4

Почти весь день я думал об одном: случайность ли, что фамилия Хамбер упоминалась в тексте три раза? Стоит ли за этим что-нибудь? Есть же и другие совпадения. Например, четырем лошадям из одиннадцати в «допинговый» период давали один и тот же брикетированный корм — ну и что? Беспокоило меня другое: как я мог пропустить такую информацию в два первых присеста? Хамбера я выделил потому, что разговаривал на скачках с его конюхом. Наверное, надо сделать полный список имен, попадающихся в тексте, и выяснить — а не имел ли кто-то еще отношение к нескольким лошадям? Электронная машина сделала бы такую работу за считанные секунды. А мне, похоже, предстоит провести еще одну бессонную ночь в туалете.

В тексте оказалось больше тысячи имен. Половину из них я выписал в ночь на четверг и еще урвал капельку сна, в ночь на пятницу я список закончил и сумел поспать побольше.

В пятницу наконец-то прорвалось солнце, и утро у вересковых холмов было прекрасным. Я рысью вел Искрометного — мы были в середине группы — и размышлял о том, что узнал. Кроме Хамбера был еще только один человек, упоминавшийся в тексте более чем дважды. Но этот один — некий Поль Дж. Эдамс — в разное время был владельцем шести лошадей. Шести из одиннадцати. Это не могло быть совпадением. Я чувствовал, что сделал по-настоящему важное открытие, однако никак не мог уразуметь, какая тут может быть связь. Почему лошадь, которой несколько месяцев владел эсквайр П. Дж. Эдамс, спустя год, а то и два вдруг становилась объектом допинга?

Поскольку день был ясный и солнечный, Уолли сказал, что самое время мне освежить попоны. Это означало, что попоны, которыми лошадей накрывали от холода в их денниках, нужно было расстелить на бетонных плитах конюшни, намочить из шланга водой, посыпать стиральным порошком и как следует поскрести щеткой с длинной ручкой, сполоснуть из шланга, повесить на забор, чтобы стекла вода, и отнести в сушилку для окончательной просушки. Работу эту никто не любил, я же после позорного провала Искрометного впал у Уолли в еще большую немилость (хотя до прямых обвинений дело не доходило), и когда он сказал, что сегодня — моя очередь, в голосе его слышалась неприязнь.

В три часа, когда почти все парни, как и лошади, подремывали, а остальные после получки рванули на пару часов в Харрогит, когда в конюшне наступил «мертвый час» и только я со щеткой в руках подавал какие-то признаки жизни, в ворота вошла Пэтти Таррен, сделала несколько шагов по бетонным плитам и остановилась около меня.

На ней было прямое зеленое платье из мягкого рельефного твида, от горла до самого низа шел ряд серебряных пуговиц. Каштановые волосы блестящей волной скатывались на плечи, а на лбу их подхватывала широкая зеленая лента. Пушистые ресницы и бледно-розовый рот довершали картину — трудяга конюх не мог и мечтать о таком соблазнительном вторжении в его монотонную жизнь.

— Привет, крошка Дэнни, — сказала она.

— Добрый день, мисс.

— Я увидела тебя из окна, — сообщила она. — Смотрю, такой одинокий, несчастный! Дай, думаю, пойду с ним поболтаю.

— Спасибо, мисс.

— Честно говоря, — призналась она, опуская ресницы, — до вечера в доме никого не будет — все уехали, осталась я в этом каземате одна, а заняться нечем. Вот и решила пойти поболтать с тобой.

— Понятно.

Я стоял, опершись на щетку, и смотрел ей прямо в лицо. Красивое… Только в глазах какое-то странное выражение — слишком, что ли, старое для ее лет.

— Хотела тебе сказать кое-что… Может, отойдем сюда, к двери? — Не ожидая ответа, она пошла к сараю для сена и шагнула внутрь. Я прислонил щетку к дверному косяку и вошел следом.

— Да, мисс? — сказал я. В сарае стоял полумрак.

Оказалось, пришла она совсем не для того, чтобы точить со мной лясы.

Она обвила мою шею руками и приоткрыла рот для поцелуя. Я наклонился и поцеловал ее. О, она была далеко не девственница, эта дочка Октобера! В поцелуях она знала толк — я чувствовал ее язык и зубы, — а живот ее, ритмично прижимаясь к моему, ходил ходуном. От нее приятно пахло свежим мылом, и запах этот был куда более невинным, чем ее поведение.

— Что ж, раз так хорошо, — хихикнула она, отпустила меня и направилась к тюкам сена, наполовину заполнявшим сарай.

— Иди сюда, — бросила она через плечо и быстро залезла по тюкам на самый верх. Я медленно вскарабкался следом.

В метре от меня, откинувшись на спину, лежала Пэтти. Ее широко открытые глаза блестели, рот изогнулся в какой-то загадочной улыбке. Медленно, глядя мне в глаза, она расстегнула одну за другой все серебряные пуговицы до самого низа. Потом легонько повела бедрами, и платье распахнулось.

Под ним не было никакой одежды.

Я смотрел на ее тело, изящное, с жемчужно-розовым отливом, будившее желание. Она чуть вздрагивала, предвкушая наслаждение.

Я перевел взгляд на ее улыбающееся лицо.