Сочинения в четырех томах. Том 4

Но что печальнее, она ли,

Или волков голодных вой,

Что долетал из снежной дали

До слуха тех певцов порой,

Решить нельзя… А песня льется,

Родной в ней слышится мотив…

Она про родину поется,

Про золото родимых нив,

Родных, оставленных далеко,

Навек покинутых друзей…

Звучит та песня одиноко

Под звон заржавленных цепей!

СТЕНЬКА РАЗИН

I

Гудит Москва. Народ толпами

К заставе хлынул, как волна,

Вооруженными стрельцами

Вся улица запружена.

А за заставой зеленеют

Цветами яркими луга,

Колеблясь, волны ржи желтеют,

Реки чернеют берега…

Дорога серой полосою

Играет змейкой между нив,

Окружена живой толпою

Высоких придорожных ив.

А по дороге пыль клубится

И что-то движется вдали:

Казак припал к коню и мчится,

Конь чуть касается земли.

– Везем, встречайте честью гостя.

Готовьте два столба ему,

Земли немного на погосте,

Да попросторнее тюрьму.

Везем!

И вот уж у заставы

Красивых всадников отряд,

Они в пыли, их пики ржавы,

Пищали за спиной висят. Везут телегу.

Палачами Окружена телега та,

На ней прикованы цепями

Сидят два молодца. Уста

У них сомкнуты, грустны лица,

В глазах то злоба, то туман…

Не так к тебе, Москва-столица,

Мечтал приехать атаман

Низовой вольницы! Со славой,

С победой думал он войти,

Не к плахе грозной и кровавой

Мечтал он голову нести!

Не зная неудач и страха,

Не охладивши сердца жар,

Мечтал он сам вести на плаху

Дьяков московских и бояр.

Мечтал, а сделалось другое,

Как вора, Разина везут,

И перед ним встает былое,

Картины прошлого бегут:

Вот берега родного Дона…

Отец замученный… Жена…

Вот Русь, народ… Мольбы и стона

Полна несчастная страна…

Монах угрюмый и высокий,

Блестит его орлиный взор…

Вот Волги-матушки широкой

И моря Каспия простор…

Его ватага удалая –

Поволжья бурная гроза…

И персиянка молодая,

Она пред ним… Ее глаза

Полны слезой, полны любовью,

Полны восторженной мечты…

Вот руки, облитые кровью,-

И нет на свете красоты!

А там все виселицы, битвы,

Пожаров беспощадных чад,

Убийства в поле, у молитвы,

В бою… Вон висельников ряд

На Волге, на степных курганах,

В покрытых пеплом городах,

В расшитых золотом кафтанах,

В цветных боярских сапогах…

Под Астраханью бой жестокий…

Враг убежал, разбитый в прах…

А вот он ночью, одинокий,

В тюрьме, закованный в цепях…

И надо всем Степан смеется,

И казнь, и пытки – ничего.

Одним лишь больно сердце бьется:

Свои же выдали его.

II

Утро ясно встает над Москвою,

Солнце ярко кресты золотит,

А народ еще с ночи толпою

К Красной площади, к казни спешит.

Чу, везут! Взволновалась столица,

Вся толпа колыхнула волной,

Зачернелась над ней колесница

С перекладиной, с цепью стальной…

Атаман и разбойник мятежный

Гордо встал у столба впереди.

Он в рубахе одет белоснежной,

Крест горит на широкой груди.

Рядом с ним и устал, и взволнован,

Не высок, но плечист и сутул,

На цепи на железной прикован,

Фрол идет, удалой эсаул;

Брат любимый, рука атамана,

Всей душой он был предан ему

И, узнав, что забрали Степана,

Сам охотно явился в тюрьму.

А на черном, высоком помосте

Дьяк, с дрожащей бумагой в руках,

Ожидает желанного гостя,

На лице его злоба и страх,

И дождался. На помост высокий

Разин с Фролкой спокойно идет,

Мирно колокол где-то далекий

Православных молиться зовет;

Тихо дальние тянутся звуки,

А народ недвижимый стоит:

Кровожадный, ждет Разина муки –

Час молитвы для казни забыт…

Подошли. Расковали Степана,

Он кого-то глазами искал…

Перед взором бойца-атамана,

Словно лист, весь народ задрожал.

Дьяк указ «про несказанны вины»

Прочитал, взял бумагу в карман,

И к Степану с секирою длинной

Кат пришел… Не дрогнул атаман;

А палач и жесток и ужасен,

Ноздри вырваны, нет и ушей,

Глаз один весь кровавый был красен,-

По сложенью медведя сильней.

Взял он за руку грозного ката

И, промолвив, поник головой: –

Перед смертью прими ты за брата,

Поменяйся крестом ты со мной.

На глазу палача одиноком

Бриллиантик слезы заблистал,-

Человек тот о прошлом далеком,

Может быть, в этот миг вспоминал…

Жил и он ведь, как добрые люди,

Не была его домом тюрьма,

А потом уж коснулося груди,

Раскалённое жало клейма,

А потом ему уши рубили,

Рвали ноздри, ременным кнутом

Чуть до смерти его не забили

И заставили быть палачом.

Омочив свои щеки слезами,

Подал крест атаман ему свой –

И враги поменялись крестами…

– Братья! шепот стоял над толпой…

Обнялися ужасные братья,

Да, такой не бывало родни,

А какие то были объятья –

Задушили б медведя они!

На восток горячо помолился

Атаман, полный воли и сил,

И народу кругом поклонился:

– Православные, в чем согрубил,

Все простите, виновен не мало,

Кат за дело Степана казнит,

Виноват я… В ответ прозвучало:

– Мы прощаем и бог тя простит!..

Поклонился и к крашеной плахе

Подошел своей смелой стопой,

Расстегнул белый ворот рубахи, Лег…

Накрыли Степана доской.

– Что ж, руби! Злобно дьяк обратился,

Али дело забыл свое кат?

– Не могу бить родных – не рядился,

Мне Степан по кресту теперь брат,

Не могу! И секира упала,

По помосту гремя и стуча.

Тут народ подивился немало…

Дьяк другого позвал палача.

Новый кат топором размахнулся,

И рука откатилася прочь.

Дрогнул помост, народ ужаснулся…

Хоть бы стон! Лишь глаза, словно ночь,

Черным блеском кого-то искали

Близ помоста и сзади вдали…

Яркой радостью вдруг засверкали,

Знать, желанные очи нашли!

Но не вынес той казни Степана,