Сочинения в двух томах. Том 1

Я всегда говорил, что трудно себе представить более расторопного и верного слугу. Я знал, что он убьет часового, если это будет нужно, и для меня было нечто ужасное в том, что живой человек, фигура которого виднелась при смутном свете за пещерой, стоял на краю вечности и, быть может, только что произнес последнее слово на земле. Это были мои мысли, боцман же не думал, по-видимому, ни о чем и, прикрыв фонарь, сидел на корточках у стены.

— Тонкая штука, ваш желтый парень, — шептал он. — Часовой этот теперь почти что мертвый. Нет ли у вашей чести чего-нибудь вроде табачку? Нет? Ну, в таком случае я подожду.

Я улыбнулся, но не отвечал ему. Говоря по правде, минуты ожидания становились для меня невыносимыми. Удушливая атмосфера туннеля, горячий, насыщенный паром воздух и вдобавок призрачное видение у входа в пещеру — все это внушало мне опасение, что я не проберусь здоровым и невредимым мимо этого часового. Что задержало Окиаду? Часовой между тем ни на йоту не пошевелился с тех пор, как мы впервые увидели его. В пещере не слышно было ни единого звука, кроме шипения пара позади нас. Как ни старался я всматриваться в темноту, я нигде не мог увидеть своего маленького слугу. Неужели он пришел к заключению, что нам опасно идти? Это казалось возможным, и я сделал уже несколько шагов по направлению к туннелю, когда фигурка его вынырнула вдруг откуда-то рядом с часовым и затем послышался тихий свист, призывавший нас к нему.

— Это, пожалуй, один из наших, — сказал боцман.

— Там на земле лежит кто-то мертвый, а он, вероятно, стережет его, — ответил я. — Дай только Бог, чтобы это не был кто-нибудь из нашего экипажа.

— Аминь, сэр! Что ж, христианин должен спокойно смотреть на то, что все мы умрем, когда наступит наш час.

— Только не на этом проклятом острове и не в руках негодяя еврея! Большое это будет несчастье, если случится здесь, мой друг!

Любопытство мое было страшно возбуждено тем фактом, что часовой оставался по-прежнему неподвижным и что Окиада не обменялся с ним, по-видимому, ни единым словом. Кто был этот человек и что заставляло его держаться в таком странном положении? На расстоянии пятидесяти ярдов от него я, конечно, не мог сказать этого, но на расстоянии двадцати я понял, в чем дело. Человек этот был так же мертв, как и товарищ его, лежавший на земле. Пуля из неизвестно кому принадлежащего ружья попала ему прямо в сердце, когда он стоял в засаде, поджидая меня. Так подумал я в ту минуту. Настоящую же истину я узнал только позднее — на палубе своей яхты.

Говоря о своей яхте, я тем самым указываю вам, что мы, выйдя из туннеля, увидели ее на некотором расстоянии от мыса. Здесь же на берегу нас встретили друзья, которые так беспокоились, так страдали от неизвестности в течение стольких дней долгого ожидания после того, как я покинул их. И теперь мне ничего не оставалось больше, как спуститься вниз, пожать им руки и сказать, что все со мной обстоит благополучно.

И чей первый голос услышал я, как не голос моего несравненного Тимофея Мак-Шануса! «Мой мальчик!» — крикнул он мне таким голосом, который мигом разнесся по вершинам гор.

Да, Тимофей первым приветствовал меня, и мне кажется, если не ошибаюсь, я видел слезы радости на его глазах…

XVIII ДОКТОР ФАБОС ПОЛУЧАЕТ НОВОЕ ИЗВЕСТИЕ

Мы немедленно отправились к яхте и принесли хорошие вести нашему экипажу. Половина населения Вилла-до-Порто слышала, вероятно, их веселые возгласы. Глубоко уверенный в том, что японец вытащит меня из ловушки, капитан Лорри распорядился, чтобы приготовили ужин в каюте, и не успели мы ступить на борт яхты, как захлопали пробки и на столе появились горячие кушанья.

Я был положительно тронут выражением добрых чувств матросов, которые всевозможными способами выказывали мне их.

Окиада был настоящим героем дня, и мы повели его с собой в каюту. У нас столько накопилось рассказов, что мы положительно не знали, с чего начать. Я был так взволнован и нервы мои находились в таком напряженном состоянии, что я мог только вкратце рассказать им, как меня силой заперли в горах, куда они могли бы явиться только на мои похороны, опоздай они хоть на час. Вслед за мной раздался пронзительный голос Тимофея, который почти без передышки изложил мне целых двадцать обстоятельств, начиная, по своему обыкновению, с середины и заканчивая началом.