Сочинения в двух томах. Том 1. Звезды Эгера

- Но ведь Фюрьеш - трусливый лизоблюд! Вица любит меня. Вица может быть счастлива только со мной! Вы разобьете ее сердце… Подождите немного, пока вам можно будет выдать ее за меня. Клянусь, что я буду достойным человеком!

На глазах его блестели слезы. Он упал на колени.

Старик вскочил со стула.

- Убирайся прочь, а не то я пинками выгоню тебя!

Гергей встал, встряхнул головой, точно его оса ужалила в нос.

- Господин Цецеи, - сказал он твердо и сурово, - с этой минуты я с вашей милостью незнаком. Я буду помнить только о том, что золотые монеты, на которых запеклась кровь моей матери, находятся на сохранении у вашей милости.

- Триста пятнадцать монет! - закричал старик. - Мать, отдай ему эти деньги. Отдай сейчас же, даже если у нас ничего не останется!

Сказав это, он сдернул с себя кожаный пояс и высыпал из него золото.

Жена его отсчитывала на столе деньги - наследство Гергея, вернее его военную добычу - и делала это с таким выражением лица, будто крысиные уши считала. Гергей рассовал монеты по карманам.

Несколько мгновений он еще помедлил, весь бледный смотрел на стариков и думал, не обязан ли он поблагодарить их за что-нибудь - ну хоть за то, что сберегли ему деньги. Но ведь не для него, а для своей дочери они берегли! Он молча поклонился и вышел.

Как лунатик побрел он по коридору. На повороте столкнулся с каким-то пузатым человеком.

- Прошу прощенья!

Он прижался к стене, уступая дорогу другому господину, который шел с кем-то, важно закинув голову.

И как раз в эту минуту Гергей прочел на противоположных дверях фамилию Мекчеи.

Он вошел в комнату. Там не было никого. На столе горела свеча.

Гергей бросился на постель, и слезы хлынули у него из глаз, будто он хрену понюхал. Почему он плакал? Он и сам не знал. В кармане полно денег. С этого часа он вольный человек и сам себе господин. И все же юноша чувствовал себя покинутым сиротой.

Сколько оскорблений, сколько презрения пришлось ему вынести!

«Окаянный старик! Да что ж, у тебя и сердце деревянное?»

Веселые звуки рога огласили дворец - гостей приглашали к ужину.

В коридорах отворялись и захлопывались двери, по мраморным плитам застучали дамские, каблучки, зазвенели шпоры. Послышались слова приветствий.

- Ба, и ты здесь?

- Здравствуй, рад видеть тебя!

Деревянный, как у попугая, пронзительный женский голос крикнул: «Амалия!»

Потом наступила тишина, и дверь в комнату отворилась.

- Мекчеи… - тихо прозвучал нежный голосок.

Гергей вскочил.

Перед ним стояла Эва в розовом шелковом платье.

Изумление, тихий вскрик, и юноша с девушкой упали друг другу в объятия.

- Эва! Эвица моя!

- Гергей!

- Ты пойдешь со мной, Эва?

- Хоть на край света, Гергей!

За пышным столом, накрытым для ужина, под люстрой величиной с колесо телеги, при свете ста свечей сидело семьдесят человек; половина из них - придворные, остальные - родственники жениха.

Королева с сыном восседала во главе стола. Оба были в зеленых бархатных одеждах. На стене за их спиной висели венки, сплетенные в виде короны. По левую руку от королевы сидел монах Дердь, а рядом с маленьким королем - невеста и ее мать, напротив невесты - жених.

В начале ужина стояла тишина. Гости переговаривались шепотом. После третьего блюда монах Дердь поднялся и произнес тост в честь обрученных. В своей речи он назвал королеву счастливой звездой нареченных, невесту - белоснежной лилией, жениха - избранником счастья. И каждому из гостей он кинул словесный цветок - даже враги слушали его с удовольствием.

Беседа завязалась лишь тогда, когда на стол поставили лучшие вина. Разговаривали, конечно, тихо - каждый со своим соседом.

- Почему этот вечер называют «плачем»? - улыбаясь, спросила молодая особа с лукавыми глазками.

- Потому что невеста оплакивает свою девичью жизнь.

- Да ведь она же не плачет. Смотрите, какая веселая, словно радуется тому, что кончается девичья пора.

- Удивляюсь, как ее королева отпускает.

- Она и не отпускает. До сих пор Эва была придворной девицей - теперь будет придворной дамой.

Сперва решили было обойтись в этот вечер без музыки, но так как для свадьбы раздобыли где-то итальянского певца, королева согласилась, чтобы он и сегодня блеснул своим искусством.

Вошел итальянец - неуклюжий смуглый человек с короткой шеей, в сине-желтом итальянском костюме и с гитарой в руке.

Голос у него был хороший, только пел он слишком громко:

Годо орфанелла е жендо и фиори.[35]

Во время пения невеста тихо и мечтательно сказала матери:

- Матушка, а что, если бы я сегодня умерла?

Ошеломленная мать испуганно взглянула на нее. Девушка улыбалась, а мать ответила ей с укоризной:

- Доченька, да что же это ты мелешь?

- А все-таки…

- Полно, полно тебе!

- А вы плакали бы обо мне?

- Мы с отцом померли бы вслед за тобой.

- А если б я воскресла через месяц, через два и пришла бы в ваш будайский домик?

Мать с удивлением уставилась на дочку.

Эва продолжала, улыбаясь:

- Тогда вы в могилке пожалели бы, что поторопились умереть.

Она поднялась. Стала за креслом королевы. Наклонилась и шепнула ей что-то на ухо. Королева улыбнулась и кивнула головой. Девушка поспешно вышла из комнаты.