Сочинения в двух томах. Том первый

Перед его глазами расстилался красный туман. Он услышал уродливый смех тайного советника, увидел огромные страшные глаза фрау Гонтрам в то время, как та просила маленького Манассе рассказать тайну Альрауне. Услышал смех обеих конфирманток, Ольги и Фриды, и надтреснутый, но все же красивый голос мадам де Вер, певшей «Les papillones», увидел маленького гусарского лейтенанта, внимательно слушавшего адвоката, увидел Карла Монена, стиравшего большой салфеткой пыль с деревянного человечка…

— Целуй, — шептал он.

И Альму — ее мать, с красными, будто горящими волосами, белоснежное тело ее с синими жилками, и казнь ее отца — так, как описывал тайный советник в своей кожаной книге — со слов княгини Волконской…И тот час, когда создал ее старик, — и другой, когда его ассистент помог ей появиться на свет…

— Целуй, — умолял он, — целуй.

Он пил ее поцелуи, пил горячую кровь своих губ, которые раздирали ее зубы. И опьянялся сознательно, словно пенящимся вином, словно своими восточными ядами…

— Пусти меня, — воскликнул он вдруг. — Пусти — ты не знаешь, что делаешь. Ее локоны еще сильнее прижались к его лбу, ее поцелуи осыпали его еще горячее и пламеннее. Ясные, отчетливые мысли были растоптаны. Они исчезли куда-то. Выросли сны — надулось и вспенилось красное море крови. Менады подняли посохи, запенилось священное вино Диониса.

«Целуй же, целуй», — кричал он. Но она выпустила его, отошла. Он открыл глаза, взглянул на нее.

«Целуй», — тихо повторил он. Тускло смотрели ее глаза, тяжело дышала ее грудь. Она медленно покачала головою.

Он вскочил. «Тогда я буду целовать тебя», — закричал он, поднял ее на руки и бросил на диван, опустился перед нею на колени — на то место, где только что стояла она.

— Закрой глаза… — прошептал он.

И наклонился над ней… Какие дивные были поцелуи — мягкие, нежные, точно звуки

арфы в летнюю ночь. Но и дикие — жестокие и суровые, — точно зимняя буря над северным морем. Пламенные, точно огненное дыхание из жерла Везувия, — увлекающие, точно водоворот Мальштрема…

«Все рушится, — почувствовала она, — все, все, все рушится».

Вспыхнул огонь — поднял свои жадные языки к самому небу, вспыхнули факелы пожара, зажгли алтари… Она обняла его крепко и прижала к груди…

— Я сгораю, — закричала она, — я сгораю…

Он сорвал с нее платье…

* * *

Солнце стояло высоко, когда проснулась Альрауне. Она увидела, что лежит обнаженная, — но не прикрылась; повернула голову — увидела его перед собою…

И спросила: «Ты сегодня уедешь?»

— Ты хочешь, чтобы я уехал? — спросил он.

— Останься, — прошептала она, — останься.

Глава пятнадцатая, которая рассказывает, как Альрауне жила в парке

Он не написал матери ни в тот день, ни на другой. Отложил до следующей недели — потом на несколько месяцев. Он жил в большом саду тен-Бринкенов, как когда-то ребенком, когда проводил здесь каникулы. Сидел в душных оранжереях или под огромным кедром, росток которого привез из Ливана какой-то благочестивый предок. Ходил по дорожкам мимо небольшого озера, где нависали плакучие ивы.

Им одним принадлежал этот сад — Альрауне и ему. Альрауне отдала чрезвычайно строгий приказ, чтобы туда не заходил никто из прислуги — ни днем, ни ночью, не исключая даже садовников: их услали в город и — велели разбить сад вокруг виллы на Кобленцской улице. Арендаторы радовались и удивлялись вниманию фрейлейн тен-Бринкен.

По дорожкам бродила лишь Фрида Гонтрам. Она не произносила ни слова о том, чего не знала, но все-таки чувствовала, и ее сжатые губы и робкие взгляды говорили довольно прозрачно. Она избегала его, когда встречала, — и всегда появлялась, когда он оставался с Альрауне.

— Черт бы ее побрал, — ворчал он, — зачем она только здесь?

— Разве она тебе мешает? — спросила однажды Альрауне.

— А тебе разве нет? — ответил он.

Она сказала: «Я этого как-то не замечала. Я почти не обращаю на нее внимания».

…В тот вечер он встретил Фриду Гонтрам в саду. Она поднялась со скамейки и повернулась, чтобы уйти. Во взгляде ее он прочел жгучую ненависть.

Он подошел к ней: «Что с вами, Фрида?»

Она ответила сухо: «Ничего, вы можете быть довольны.

Скоро уже избавлю вас от своего присутствия».

— То есть как? — спросил он.

Голос ее задрожал: «Я уйду — завтра же. Альрауне сказала, что вы не хотите, чтобы я здесь жила».

Безысходное горе отражалось в ее глазах.

— Подождите-ка, Фрида, я поговорю с нею.

Он побежал в дом и через минуту вернулся.

— Мы передумали, — сказал он, — Альрауне и я. Вам вовсе не нужно уходить — навсегда. Но знаете, Фрида, я нервирую вас своим присутствием, а вы меня своим, — ведь правда? Поэтому будет лучше, если вы уедете — ненадолго хотя бы. Поезжайте в Давос к вашему брату. Возвращайтесь через два месяца.

Она встала, вопросительно посмотрела на него, все еще дрожа от страха. «Правда, правда? — прошептала она. — Всего на два месяца?»

Он ответил: «Конечно, Фрида, — зачем же мне лгать?»

Она схватила его руку — лицо ее стало вдруг счастливым и радостным. «Я вам так благодарна, — сказала она. — Теперь все хорошо, раз я имею право вернуться».