Читаем Сочинения в двух томах. Том первый полностью

Заветная звезда

В 30-х годах в Донбассе издавался журнал «Забой», тонкий иллюстрированный ежемесячник, форматом чуть поменьше «Огонька», бумагой похуже. Он был очень популярен, особенно среди шахтерской молодежи, потому что давал много интересного познавательного материала. Впервые за свою историю Донбасс представал с печатных страниц не только всесоюзной кочегаркой — могучим и растущим угольно-металлургическим комплексом с бесконечной серией технических проблем, — но и своим культурным обликом, творческими очагами, деятельностью шахтерских клубов, драматических, музыкальных, спортивных коллективов, смотрами стенных газет, программ «Синей блузы», бесчисленных кружков самодеятельности.

Журнал умел пробуждать в среде своих читателей интерес к литературе, подмечать проявления молодых талантов и предоставлять им трибуну, и если в те годы молодежь Донбасса переживала массовое и пылкое увлечение поэзией, — определенную степень доброй «вины» за это нес и журнал «Забой».

Новым стихам в «Забое» обычно отводились две-три страницы, обязательно с фотографиями авторов и биографическими справками. В этой «подаче материала», принятой редакцией, не было, казалось бы, ничего необычного. Но так могло показаться на первый взгляд и только со стороны. Для читателей журнала, особенно для тех, кто, одолевая робость, и сам «пробовал перо» (а таких на заводах и шахтах были сотни, если не тысячи), — эти поэтические подборки зачастую несли удивительные открытия.

Но представьте себе типичный шахтерский поселок в бескрайней, всхолмленной донецкой степи и себя — коренным жителем этого поселка. Еще недавно отгремела гражданская война. Еще недавно эти рудники, подъездные пути, дома и землянки принадлежали одиночным денежным тузам или группкам акционеров. Их прислужники — белые, покидая Донбасс, взрывали шахты. Величайшего напряжения всех сил стоило горнякам снова пробиться через обрушения к заброшенным пластам. Но добыча угля измерялась не тоннами пудами. Работали лопатой и обушком, — еще никто здесь не видел отбойного молотка, врубовки, комбайна, конвейера, породопогрузочной машины, подземного электровоза. Еще не рассосалась безработица. Любого второго ожидал «Букварь».

Коренной, «тутешний» человек, вы знаете каждого на поселке, и каждый знает вас, потому что так сложилась жизнь, так она отпластовалась на протяжении многих десятилетий; здесь вместе живут, трудятся, ищут, печалятся и торжествуют, делятся горем и радостью, краюхой хлеба и щепоткой табака люди одной профессии и одной судьбы. Даже не имея склонности к изучению характеров, вы непременно заметите и запомните привычки, манеры, увлечения, словом, отличительные черты многих своих соседей и знакомых, мысленно, как обычно, прикинув, кто и на что горазд.

Иногда, если ваша «прикидка» оправдается, вы скажете: «Такое должно было случиться, я знал». Да и не трудно предугадать простейшее: ну, к примеру, что любитель спиртного, ваш соседушка, непременно познакомится с милицией.

А если «прикидка» не сбудется? Если человек, с которым вы встречаетесь ежедневно, неприметный и однотонный или крикливый и пустой, вдруг озарится перед всеми вспышкой затаенного огня?

Тогда вы удивитесь — открытию всегда удивляются, человек этот покажется вам особенным и одновременно представится странным, что раньше, в сутолоке насущных забот, вы в нем особенного-то и не примечали.

Я вспоминаю одну из старейших шахт Донбасса — «Дагмару», от которой сейчас остались только отвалы породы, перетлевшие и поросшие ржавым пыреем. Эта шахта была пройдена еще в прошлом столетии, неподалеку от того памятного оврага, где в петровские времена подьячий из Костромы, крестьянский сын Григорий Капустин открыл и добыл первые пуды донецкого угля.

На подземных коммуникациях «Дагмары» трудились лошади — славные, безропотные работяги, у которых шахта отняла все: солнце, и дождь, и ветер, шелест и запахи трав. Были среди них и пугливые новички, и спокойные ветераны, — памятливые, чуткие, осторожные, помнившие каждый поворот ночной подземной дороги, каждую разминовку, стрелку, наклон и подъем.

Славились на весь городок лихие коногоны «Дагмары», люди поминутного смертельного риска и невозмутимого бесстрашия. А среди этих признанных смельчаков нагловато, насмешливо выделялся Васенька Рубашкии: рыжий чуб до скулы, кепчонка на затылке, в зубах — окурок, в руках — гармонь. Он и в наряд являлся с гармонью и лишь перед спуском в шахту отсылал ее доверенным мальчишкой на квартиру.

У Васеньки была кличка — Отпетый, за которую не сердился, только, бывало, усмехнется да небрежно поведет плечом. С грузом ли, порожняком ли мчался он под низкими сводами штрека, пронося свою голову в каких-то сантиметрах от беды, от выступов камня и поперечин крепления, мчался со скоростью поистине отчаянной, и, случалось, с ходу «бурились» вагонетки, срывались с рельсов, выламывая боковую крепь, но в какое-то неуловимое мгновение Васенька, свесившись к барку, успевал отхлестнуть коня и спрыгнуть с вагонетки.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Третий звонок
Третий звонок

В этой книге Михаил Козаков рассказывает о крутом повороте судьбы – своем переезде в Тель-Авив, о работе и жизни там, о возвращении в Россию…Израиль подарил незабываемый творческий опыт – играть на сцене и ставить спектакли на иврите. Там же актер преподавал в театральной студии Нисона Натива, создал «Русскую антрепризу Михаила Козакова» и, конечно, вел дневники.«Работа – это лекарство от всех бед. Я отдыхать не очень умею, не знаю, как это делается, но я сам выбрал себе такой путь». Когда он вернулся на родину, сбылись мечты сыграть шекспировских Шейлока и Лира, снять новые телефильмы, поставить театральные и музыкально-поэтические спектакли.Книга «Третий звонок» не подведение итогов: «После третьего звонка для меня начинается момент истины: я выхожу на сцену…»В 2011 году Михаила Козакова не стало. Но его размышления и воспоминания всегда будут жить на страницах автобиографической книги.

Карина Саркисьянц , Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Театр / Психология / Образование и наука / Документальное
Савва Морозов
Савва Морозов

Имя Саввы Тимофеевича Морозова — символ загадочности русской души. Что может быть непонятнее для иностранца, чем расчетливый коммерсант, оказывающий бескорыстную помощь частному театру? Или богатейший капиталист, который поддерживает революционное движение, тем самым подписывая себе и своему сословию смертный приговор, срок исполнения которого заранее не известен? Самый загадочный эпизод в биографии Морозова — его безвременная кончина в возрасте 43 лет — еще долго будет привлекать внимание любителей исторических тайн. Сегодня фигура известнейшего купца-мецената окружена непроницаемым ореолом таинственности. Этот ореол искажает реальный образ Саввы Морозова. Историк А. И. Федорец вдумчиво анализирует общественно-политические и эстетические взгляды Саввы Морозова, пытается понять мотивы его деятельности, причины и следствия отдельных поступков. А в конечном итоге — найти тончайшую грань между реальностью и вымыслом. Книга «Савва Морозов» — это портрет купца на фоне эпохи. Портрет, максимально очищенный от случайных и намеренных искажений. А значит — отражающий реальный облик одного из наиболее известных русских коммерсантов.

Анна Ильинична Федорец , Максим Горький

Биографии и Мемуары / История / Русская классическая проза / Образование и наука / Документальное