Сочинения в двух томах. Том первый

Он смотрит вопросительно и с укором.

— Значит, приятели делятся на больших и… малых? Как его величать?

— Павел Григорьевич Беспощадный.

Он жмурит от солнца глаза и тихонько смеется.

— Ответ мне нравится. Только чего ты медлишь? Разгрузи меня наполовину.

Я снимаю из его стопки несколько томиков Горького, двухтомник Толстого, сборник Короленко. Дяденька-богатырь смотрит на меня сверху вниз и спрашивает с любопытством:

— А вы эти книжки… пробовали читать?

— Читал, конечно.

— Всех троих? И Толстого, и Горького, и Короленко?..

— И с большим интересом.

Он топнул ногой, двинул локтями:

— Эх, черт!.. И когда это люди поспевают? Да, трудновато будет догонять.

— Я объясню тебе, что здесь происходит, — смеясь прищуром глаз, стал рассказывать Беспощадный. — Понимаешь, одному мальчику хороший дядя из шахткома «Кочегарки» дал денег на книги. Значит, мальчик заслужил… Но книги он отобрал одни только технические. Конечно, это нужно, однако в меру, а без меры и душу можно засушить. Приходит этот мальчик за советом ко мне по-соседски, и я говорю ему: если хочешь вырасти культурным человеком — читай художественную литературу. Парнишка послушался, и сейчас эти книги мы доставляем ему домой.

— Но мальчик, — заметил я, — как видно, порядком избалован.

Дяденька-богатырь недовольно крякнул:

— Откуда бы это взять?

— Если поэт доставляет ему целую библиотеку…

— И нисколько не избалован, — смеясь, прервал меня Беспощадный. — Мы — по-дружески, и для поэта, если хочешь знать, в этой скромной миссии — особая радость. Главное, что поэт верит в парнишку, в силенку его, в хватку, в характер. Да ты познакомься, он ведь здесь…

По-прежнему глядя на меня со своей высоты, дяденька-богатырь одобрительно крякнул и согнул могучую шею.

— Пашин сосед. Никита Изотов…

У меня вырвалось помимо воли:

— А, вон вы какой!..

— Что ж, вполне нормальный, — сказал Никита. — У меня к вам с Пашей имеется два вопроса. Первый: долго ли мы тут будем париться под солнцем, посреди улицы? Вот рядом павильончик, зайдем?

В павильончике было прохладно и безлюдно. Появилась девушка и, не спрашивая, поставила перед нами две бутылки минеральной воды.

— Значит, пива нет, — заключил Никита. — Однако это и хорошо, иначе тут не продохнул бы. А второй у меня, ребята, вопрос такой: про что вы беседуете, когда встречаетесь? Про книги? Все про книги?

— Почему же? — удивился Беспощадный, разминая отекшие кисти рук. — Можем и про девушек, и про угледобычу, и про кино…

— Я по серьезному разговору соскучился, — сосредоточенно хмуря брови, сказал Изотов. — Мысль, ежели она вцепится в тебя и не покидает, а ты — по застенчивости, что ли, — ни с кем не разделишь ее, тогда она, право, становится обузой, надсадой, соринкой в глазу.

— А что же гнетет тебя, Никитушка, крестьянский сын? — торжественно спросил Беспощадный. — Что буйну головушку ко столу клонит и сердечко молодецкое томит?..

Никита удивленно покачал головой.

— Ай да словечки! Режешь, как по дереву… Лучше вот что, поэт: объясни ты мне слово — подвиг. Кто его совершает: ну, солдаты, конечно, а в мирное время — пожарники, горноспасатели, летчики-испытатели, зимовщики на севере, моряки, — кто еще?

— Шахтеры, — сказал Беспощадный. — У них что ни день — подвиг.

— И все же незаметно, — возразил Изотов, рассматривая свои огромные, меченые синеватыми шрамами руки. — Разве в том подвиг, если я, скажем, от взрыва метана успел спрятаться? Или вовремя из-под обвала ушел? И взрыв, и обвал — от малого внимания к делу, от неопытности, от разгильдяйства. Ладно. Допустим, ты смелость показал, предотвращая обвал, или взрыв, или другую аварию. Что из этого следует? А то, что ты выполнил свой будничный, постоянный долг — исправил недосмотр, просчет, ошибку. Что же тебе за это — медаль с такую вот пепельницу величиной?

Сдвинув на затылок поношенную кургузую кепчонку, он положил на стол свои обнаженные до локтей, огромные руки и смотрел то на Беспощадного, то на меня вопросительно и вызывающе.

— А подвиг, Никита, перед тобой, и странно, что ты его не видишь, — сказал Беспощадный, придвигая Изотову том Горького. — Испытать столько горечи в жизни, пройти, и не раз, огонь и воду, бродяжничать, голодать, скитаться по ночлежкам, томиться безвинно в тюрьме, но верить, вопреки всем страданиям верить в человека и петь о нем песни гордости и славы — это ли, Никита, не подвиг на века?

Изотов встрепенулся, резким движением головы отбросил рыжеватый чуб.

— Верно. Вполне согласен… — он словно бы взвешивал на ладони книгу. — Мне это, Паша, дорого, но это для меня… высоко! Будто вершина горы, что под самой тучей. А ты подскажи мне такое, чтобы под силу было, да и не только мне: и Мишке, и Тришке, и Гришке — моим чумазым друзьям и приятелям, ведь у всех у нас имеется потребность в трудных и высоких делах. И еще обязательно не теряй из виду, что ежели я один это трудное дело одолею — ну, что ж, скажут, он и подкову может голыми руками сломать. Значит, самое важное, как видно, в том, чтобы его, трудное дело, смогли вслед за мной и другие освоить и одолеть?