Сочинения в двух томах. Том первый

— А дальше все происходило так, как мы и ожидали: нервишки у противника оказались очень растрепанными — ему сразу же привиделся «котел». Он заметался, стал перебрасывать силы на фланги, чтобы сорвать попытку воображаемого окружения, но спешка в такой обстановке может перейти в панику, и тут без нее не обошлось. Тем временем мы нанесли именно фронтальный удар и вошли на станцию. Подчеркиваю: не ворвались — вошли. Это значит — деловито, рассчитанно, избегая излишних потерь. Взято много пленных, эшелоны с вооружением, боеприпасами, продовольствием, но трофеи сейчас подсчитываются, а сколько их, мы узнаем, — командарм взглянул на ручные часы, — да, узнаем часа через два.

Не меняя деловитого тона, лишь немного повысив голос, он бросил через плечо:

— Друг Петрович, трофеи — трофеями, а пельмени — пельменями.

Бойкий повар-орловец откликнулся тотчас:

— Посылаю гвардейские порции… Шепетовские! И с огоньком…

В этот вечер Иван Данилович был весел и разговорчив, обедал с аппетитом, похвалил «орловского чудесника» и сам налил ему «поощрительную», а мне все помнилось, каким до предела усталым, выбравшись из машины, шагал он через двор, к была удивительна такая перемена.

Возвращаясь к нашему недавнему разговору, я спросил, на какое время планирует он свою поездку в Умань и Вербово, но ответа не услышал. И тут меня удивил повар: выглядывая из-за двери напротив, он делал какие-то знаки. Я оглянулся, понял и стал тихонько подниматься из-за стола. Уронив голову на грудь, командарм спал.

Скромный результат пребывания в Шестидесятой армии — рукопись очерка — я оставил у Черняховского еще до поездки с ним на фронт, а теперь, собираясь возвращаться в Киев, должен был зайти за нею и заодно проститься. Знакомая светлая машина стояла у калитки, и Василий, приоткрыв дверцу, крикнул мне, вместо приветствия:

— Вы, может, с нами — вперед, на Запад?

Я сказал, что это было бы здорово, но где-то, возможно, уже мчится моя попутная полуторка, которой суждено доставить меня в Киев.

Черняховский был, как всегда, подтянут, франтоват, свеж, бодр. Он подал мне рукопись.

— Да, прочитал. На полях вы увидите пометки: значит, на мой взгляд, необходимы сокращения. Вообще, все, что касается моей особы, я просил бы изъять.

— Но, товарищ командарм, это значило бы изъять весь очерк.

Казалось, он думал о чем-то другом.

— Ну, а что дадут читателю даты моей биографии или мои «личные заслуги»? Не лучше ли рассказать о сражениях, выигранных армией, о наших героях Днепра? Знаете, — он заговорил тише, — я вообще не терплю славословий. Прав был Маяковский: сочтемся славою. Главное — победа. Подробности — потом.

Я обещал ему пересмотреть рукопись и сократить «личное», не преминув замолвить несколько слов в защиту биографического очерка. А командарм, терпеливо слушая эти доводы, все поглядывал с еле приметной усмешкой на мою шинель. Вдруг он засмеялся:

— А майор, говорите, оказался приятным собеседником? Я вспомнил, как вы добирались в Понинку. Значит, сначала потребовал документы, а уж потом стал беседовать и угостил табачком? Причина его недоверия при знакомстве понятна: виноват этот ваш недомерок, зипун с бахромой.

Он открыл дверцу шифоньера, снял с вешалки новенькую шинель, повесил передо мной на спинку стула.

— Видно, портной на ваше счастье ошибся: теснее сделал, чем надо. Возьмите и носите на здоровье… Что? Отказываться? Учтите, я хотя и не грузин, но исповедую грузинский обычай: отказ от подарка есть оскорбление.

Я не отказался. Принимая подарок, отвечал ему словами Гоголя:

— «Славная бекеша у Ивана Ивановича! Отличнейшая, а какие смушки. Фу ты пропасть, какие смушки! сизые с морозом! Я ставлю бог его знает что, если у кого-либо найдутся такие!»

Командарм смеялся. Впрочем, я приметил: он опять напряженно думал о чем-то другом. На прощанье крепко пожал мне руку, по привычке внимательно заглянул в глаза.

Разыскивать попутную машину до Киева мне на этот раз не пришлось. Завидев меня во дворе, Василий заспешил навстречу.

— Маршрут, оказывается, изменился: мы едем в Киев! Ну, жизнь шоферская — чудернацкая, в эту минуту не знаешь, где очутишься через час!

Я, конечно, обрадовался, но, опасаясь недоразумения, спросил:

— Почему вы решили, Василий, что мы едем в Киев?

Он прищелкнул каблуками:

— Адъютантом командующего приказано доставить вас в Киев, прямо на квартиру.

— А ведь это машина командарма?

— Будьте спокойны, имеется резерв.

Февраль на Украине в отношении погоды, как правило, неустойчив, и в час нашего отъезда закружила метель. Но Василий был асом шоферского дела, и мы домчались до Киева, за два часа.

И уже пронеслось большое время, и, тщательно «просеивая» события, история сказала, кто есть кто, и отметила по заслугам в числе бессмертных имен имя Ивана Даниловича Черняховского — сельского пастуха, рабочего-цеметника, солдата, полководца, — сына украинского народа.