Сочинения в двух томах. Том первый

— Не так же, как ты, транжира! — строго отзывается Кузьма. — Тебе что рубль, что сотня…

— Да будет вам, не ссорьтесь, — останавливает их Белоконь. — Я тоже, когда сказал мне об этом Сидор Петрович, глаза раскрыл:

«Да неужели?..»

Славный старик в усы посмеивается:

«Верную позицию ты, парень, занял. Другой бы к водке потянулся, а ты, — говорит, — силен! Нашего, железного корня, молодец!»

В тот же день стало известно, что премия нашей бригаде присуждена. Какая? Никто не знает. Но человек специальный из треста уже приехал и вечером в конторе будет ждать.

Побрился я, спецовку новую одел, матросскую тельняшку под низ, — вечерком прихожу к конторе, сажусь на крылечко, жду. Ждать, однако, не долго пришлось, слышу, по фамилии вызывают. Прямо к начальнику шахты сторож меня ведет, в приемной, оказывается, все наши уже собрались.

Тут двери нараспашку. Просят войти. Я самым последним вхожу — с папироской замешкался. Вхожу и — вот она — судьба! За столом между начальником шахты и еще каким-то человеком Машенька моя сидит.

— Ух ты! — вздыхает Николай.

Смотрю и глазам не верю, ну, конечно же, она. Что тут со мной сталось? За спины товарищей спрятался, боком к стенке прислонился, весь мел на спецовку собрал.

Машенька меня не замечает. Бумаги какие-то просматривает, что-то соседу улыбаясь говорит. А сосед… Фу, анафема! А сосед никто другой, тот самый, усатый.

— Опять же! — вырывается у Кузьмы. — Действительно…

Теперь Николай одергивает его коротко и строго:

— Не вмешивайся…

— Сидор Петрович тоже ее узнал, — неторопливо продолжает Белоконь, чуть приметно, задумчиво улыбаясь. — Виду, однако, не подал, лишь к двери отошел и хитро глазом на меня косит. Это он отступление мне отрезал. Ну и сообразительный старикан!

«Ладно, — говорю себе. — Будь, что будет. Если не узнает, и я ни слова не скажу. А если помнит… если только помнит…»

Мыслей этих не успел закончить, как Машенька встает из-за стола, просит товарищей садиться.

Говорит она о работе нашей удивленно и радостно и с таким знанием дела, будто сама в нашем штреке была и каждого в работе видела. Для меня ее речь, и глаза, и улыбка больше, чем радость, — крылья это мои. Много ли времени прошло? Снова меня по фамилии вызывают. Встаю, подхожу к столу. Машенька смотрит в список, читает.

«Здравствуйте, Лука Алексеевич!.. Так вот вы где! — Она подает мне руку. — Не думала не гадала об этой встрече».

А я ничего не могу сказать в ответ. В горле пересохло, сердце гремит. Взял я из руки ее часы наградные, поклонился и на место свое, стул опрокинувши, протопал.

Начальник шахты в честь награжденных форменный банкет устроил. Гостей он тоже упросил остаться, хотя усач и отнекивался. Ловкий человек Сидор Петрович и это дело уладил. Подступил он к усатому и говорит:

«От имени всей бригады, товарищ Прокопенко, просим. А не останетесь, мы сейчас же с вашей машины колеса поснимаем».

«Ладно, — говорит, — останусь. Машину не трогайте. А пока есть время, я в шахте должен побывать».

Ждали мы его, ждали да и сами к банкету приступили. Сидор Петрович рядом с Машенькой очутился. О чем он с ней говорил? Чему они вместе смеялись? Может, подумал я, надо мной он трунит? Встаю, прямо к Машеньке подхожу, прошу разрешения возле нее устроиться.

Сидор Петрович сразу же мне место уступает, потихоньку за локоть тронул, мол, не робей.

Разговор между нами такой произошел:

«Я очень доволен и рад, Машенька, что вы меня узнали. Скажите мне, кто вы?»

Она удивляется моему вопросу?

«Я ведь говорила сегодня, Лука Алексеевич, или вы прослушали? Я — горный инженер. Работник треста».

«А этот, усатый, кем вам доводится?»

«Прокопенко? Он главный инженер. Мой начальник».

«Что он? Хороший человек?»

«О, — говорит, — очень хороший!»

Словно толкнуло это меня. И почему бы? Как будто я хотел, чтобы он обязательно паршивцем оказался.

«Так, — говорю, — Машенька, очень мне грустно. Скажите мне, руку положа на сердце: вы любите его?»

И опять она удивилась:

«А почему вы спрашиваете? Он никогда не спрашивал об этом».

«Да потому, что всегда вы вместе и всегда он может об этом спросить. Ну а если спросил бы?»

Показалось ли мне или действительно она едва удерживалась от смеха:

«Я сказала бы, что думаю о нем хорошо. Он — честный работяга. Честный и справедливый. Ну, что еще?»

«Вы не ответили, Машенька… Правда, я-то и спрашивать не имею никакого права».

«Лука Алексеевич! — прерывает она меня. — Я говорю вам что есть. И ему так сказала бы, не больше. А почему я с вами так откровенна? Не знаю. Верится почему-то, с первого взгляда поверилось, что добрый вы, и чистый, и сердцем сильный. Сказать вам прямо? Я очень хотела видеть вас. Очень!»

Эти сказанные ею слова и совсем меня подкосили.

«Смеетесь вы, Машенька, а зачем? Вы — инженер, а я на проходке камни ворочаю».

Она посмотрела на меня долго, внимательно.

«Нет, не те слова говорите вы, Лука. Каким только временем они подсказаны? Шахтная пыль отмывается, — ведь в сердце-то она не въелась?»