Сочинения в двух томах. Том первый

При появлении столь высокого начальства заключенный должен был бы встать и стоять навытяжку, опустив голову и держа за спиной руки, но Вихрь был завсегдатаем этой печальной обители и с ее распорядками не считался. Впрочем, обычно грозный, крикливый Трифонов, казалось, и не заметил вызывающе-небрежном позы заключенного. Митенька понял: это неспроста. Неужели он зачем-то понадобился исправнику? Да, в этом не могло быть сомнений; так, запросто, Трифонов к заключенным не заходил. Через минуту изумление Митеньки еще возросло, хотя ни движением, ни возгласом он этого не выдал. Под рукой у Трифонова оказался небольшой, туго стянутый бумажный сверток; исправник осторожно развязал шнурок, расправил на коленях бумагу, потом застлал ею табурет. В камере остро запахло чесноком. Митенька жадно вдохнул воздух; этот запах сразу же вызвал у него голодную спазму. Чуточку приподнявшись на локтях. Вихрь наблюдал за руками исправника. Большие узловатые руки его, покрытые рыжими волосками, неторопливо раскладывали на табурете закуску: свежие розовые кусочки колбасы, соленые огурцы, хлеб и еще что-то. На углу табурета холодновато поблескивала бутылка…

Митенька невольно встряхнулся: не сон ли? Но Трифонов ткнул его под бок ногой и спросил с усмешкой:

— Барин из конокрадов, как видно, отлично отобедал и не желает закусить?

Митенька поспешно вскочил на ноги и, словно еще не веря происходящему, протянул руку к хлебу. Трифонов ударил его по руке и хрипло выдохнул воздух, что означало смех.

— Умей держаться в обществе, скотина… И зачем поднялся? Садись возле табурета. Мебели для тебя, чумазый, не припасли.

Митенька покорно опустился на пол, неотрывно глядя на исправника жаркими черными глазами.

Трифонов взял бутылку, резким, умелым движением выбил пробку. Митенька уловил ядовито-сладкий запах «монопольной». А Трифонов, как назло, не торопился; медленно, словно бы любуясь посудой, разливал по стаканам водку.

— Ну, господин ворюга, — сказал он, строго глядя на Митеньку в упор и топорща жесткие подстриженные усы, — сразу говори: согласен на «дело» или нет?

Митенька слегка отшатнулся от табурета. Заметно бледнея и заикаясь, он спросил:

— Какое оно… «дело»?

— Прибыльное, — сказал Трифонов. — Нужен, понимаешь ли, смелый человек.

— Я смелый, — сказал Митенька.

Трифонов засмотрелся на стакан, сдвинул со лба тыльной стороной руки кубанку. Жесткая прическа бобрик встала, как щетка, из-под серого меха.

— Знаю, что смелый. Иначе времени с тобой не терял бы. Вот какие тебе условия: выйдешь на свободу — это раз. Сразу же получишь на руки двадцать пять целковых — это два. Получишь доброго коня, упряжь и сани — это три. И уезжай — чтобы и духу твоего тут не было — это четыре.

Некоторое время они молчали. Митенька ждал. Он понимал, что самого главного исправник еще не сказал.

— Была у меня зазноба, — негромко, доверительно сказал исправник. Горько поморщился и вздохнул. — Да, была… Нашелся заезжий человек и отнял.

Митенька подумал: «Врет. Впрочем, пускай себе врет, разве в этом дело?»

Трифонов скрипнул зубами, лицо его налилось злым багрянцем, огромные кулаки (о, Митенька знал эти кулаки!) тяжело опустились на колени.

— Пришел мерзавец и забрал…

Митенька переждал приступ ярости, которую исправник разыгрывал грубо и фальшиво, и спросил тихо:

— Где этот человек… Под арестом?

— Нет, на свободе.

— Где я могу его встретить?

— На дороге. Он будет ехать через Боровщанский лес.

— Один?

— С возницей, но без оружия.

— И этот конь… мой?

— И конь, и сани, и упряжь. Мне только сумку его принесешь. Кожаная, набитая бумагами.

Митенька задумался, резко метнул глаза на забранное решеткой окно.

— А ежели погоня?..

Трифонов широко улыбнулся, показывая крупные зубы.

— Я сам буду идти по следу. Может, дня через три после всего… В поле, сам знаешь, много следов. Только ты потом, когда передашь мне сумку, исчезнешь. Как будто и не был.

Они помолчали.

— Так… что же? — глухо, словно издали, спросил Трифонов, и в голосе его Митенька расслышал тревогу. — Ежели согласен — клянись.

Митенька поднял голову и улыбнулся. Чернильно-черные зрачки его глаз блестели. Уже без опасения он протянул руку и поднял стакан.

— Заметано, — сказал он.

* * *

В конце февраля, после оттепели, над кряжем, над заречными лесами, над притихшим Лисичьим Байраком загуляла метель. За ночь по взгорью, меж шахтерскими лачугами, нагромоздились гривастые сугробы в рост человека. Беспорядочное селение землянок у оврага замело до самых крыш, и странно было наблюдать, как шевелятся кое-где снежные наносы и люди пробиваются на свежий воздух словно бы из-под земли.

Но и утром метель не утихла. С бескрайней равнины Задонечья на Лисичий Байрак рушились несчитанные снежные заряды весом, быть может, в сотни и тысячи тонн… Таков он и есть, по характеру, край донецкий; если уж зной, так зной, будто в печи; если задождит — ногу из чернозема не вытащишь; если морозы ударят — впору сибирским; если метель — только держись.