Сочинения в двух томах

Поэтическое творчество Майкова 1843-1846 годов характеризовалось заметным преодолением антологической заданности. В духе «натуральной школы» поэт создает в «Очерках Рима» небольшую галерею портретов различных обитателей древнего города, в каждом из которых просвечивает та или иная черта итальянского национального характера («Нищий», «Капуцин», «Lorenzo» и др.). Тематика этих набросков не оригинальна. Мы не увидим здесь образов итальянских крестьян или тружеников города, хотя к ним и весьма близок портрет обладающего чувством личного достоинства и бесстрашного чичероне Пеппо («В остерии»). Вместе с тем даже в традиционно экзотических типах римских лаццарони, в портретах «эмансипированных», игривых и лукавых итальянок мы замечаем известное тяготение поэта к изображению народной жизни.

«Очерки Рима» не стали выдающимся событием в истории русской поэзии. В развитии же самого поэта они явились значительной вехой, обогатив его изобразительные средства и подсказав ему новые возможности для раскрытия собственного дарования.

«Жизнь Майкова, — писал в конце прошлого века Д. Мережковский, — светлая и тихая жизнь артиста, как будто не наших времен. ...Судьба сделала жизненный путь Майкова ровным и светлым. Ни борьбы, ни страстей, ни врагов, ни гонений»[4]. Эта ультрасуммарная характеристика весьма далека от истины. В действительности жизненный путь поэта не походил на укатанную дорогу, и отнюдь не благосклонной была к нему судьба. В одном из стихотворений, созданном в 1843 году и не вошедшем в «Очерки Рима» (хотя оно и было присоединено к этому циклу много лет спустя), поэт писал:

Во мне сражаются, меня гнетут жестоко
Порывы юности и опыта уроки.
Меня влекут мечты, во мне бунтует кровь,
И знаю я, что всё — и пылкая любовь,
И пышные мечты пройдут и охладятся
Иль к бездне приведут... Но с ними жаль расстаться!

Мечты Аполлона Майкова в период, к которому относится цитируемое стихотворение, имели непосредственное отношение к социал-утопическим проектам передовой молодежи. Именно в это время и приобщается А. Майков к движению петрашевцев, в которое еще в большей мере, чем он, был вовлечен его младший брат Валериан. Впоследствии, летом 1854 года, в письме к М. А. Языкову Майков напишет следующее: «При этой сбивчивости общих идей, все-таки вращался я в кружке, где были систематическое преследование всех действий правительства и безусловное толкование их в дурную сторону, и многие радовались — пусть путают, тем скорей лопнет»[5].

В письме же к П. А. Висковатову, написанному в 1880-х годах, А. Майков рассказал не только о своем участии в собраниях петрашевцев, но и о том, что Ф. М. Достоевский в 1848 году доверительно поделился с ним сведениями об организации петрашевцами тайной типографии и т. д.[6].

В связи с раскрытием в мае 1847 года тайного Кирилло-Мефодиевского общества царское правительство повело усиленную атаку как на действительные, так и на мнимые очаги вольномыслия. Задавшись целью парализовать политическую активность молодежи, оно реорганизует систему жандармского надзора в университетах, призывает к повышенной бдительности цензуру и т. п. В начале 1849 года царской агентурой были обнаружены признаки деятельности кружка петрашевцев. Арестами членов кружка и устроенной над его «зачинщиками» инсценировкой смертной казни 22 декабря 1849 года царизм продемонстрировал свою беспощадную решимость бороться с «инакомыслящими». Общественную атмосферу после «дела Петрашевского» охарактеризовал впоследствии Н. А. Некрасов в стихотворении «Недавнее время»:

Молодежь оно сильно пугнуло;
Поседели иные с тех пор,
И декабрьским террором пахнуло
На людей, переживших террор.

Одним из «поседевших» с той поры был и А. Н. Майков. Он долго находился под страхом надвигающегося ареста, его вызывали на допрос в Петропавловскую крепость, и избежать заключения под стражу ему удалось лишь потому, что степень его близости к «центру» петрашевцев осталась для следствия не до конца раскрытой.

Впрочем, преувеличивать стойкость «социалистических» убеждений Майкова нет оснований. Со временем в увлечениях своей молодости он увидит даже слепое следование идеям французской революции 1848 года — «много вздору, много эгоизма и мало любви», утопизм, не соответствующий «идеалу человеческого нравственного совершенства».