Сочини что-нибудь

Уж на что меня мяч отделал, Хэнк выглядит хуже: оба глаза не открываются, костяшки кулаков опухли и ободрались. Он прихрамывает – еще бы, столько раз получить прямо в яйца. Дженни помогает ему устроиться лежа на заднем сиденье. Садится за руль и собирается ехать не то домой, не то в больницу.

Говорю ей:

– Я победил, конечно, но ты не обязана гулять со мной…

– Вот и ладно, – отвечает Дженни.

Спрашиваю: а если б я был богат? Реально богат, супер пупер?

– Ты серьезно? – переспрашивает Дженни.

Теннисный мяч, такой одинокий на фоне растрескавшейся бетонки, красный от крови Хэнка, начинает кататься, выписывая:

Забудь ее.

Жду немного, жду, потом мотаю головой: нет, не серьезно.

Наконец они уезжают, и я беру мячик в руку. Отношу его в лес и вынимаю из тайника под корнями полную золота банку. Роняю мячик на землю, и он катится, указывая путь. Катится в гору, пренебрегая всеми законами, какие пытался вдолбить мне в башку мистер Локард. Катится весь день, и я иду следом. Он катится сквозь сорняки, затем по песку. Смеркается, а я все тащусь за ним, обремененный пиратским сокровищем. Вниз по Тернер-роуд, вниз по Миллерс-роуд, на север вдоль старого шоссе, затем на запад по безымянным проселкам.

Солнце опускается за кочку на горизонте. Кочка на глазах вырастает в халупу. Это хижина, домик, что стоит в ворохе облупившейся краски; постарались погода и время, выложив кольцо из цветных хлопьев вкруг кирпичного основания. Будто омертвелая кожа слезла с загорелого тела. Деревянные стены согнуло и покорежило. Рубероид на крыше пошел волнами. К двери прибита записка; на желтой бумажке надпись:

Уведомление о выселении.

В лучах закатного солнца желтая бумага кажется еще желтее. В его лучах даже золото в банке сделалось золоченей.

Теннисный мяч подкатывается по тропинке к крылечку и с глухим стуком бьет в дверь. Отскочив, стучит еще раз. Изнутри доносится скрип половиц. Голос из-за отмеченной уведомлением двери велит:

– Убирайтесь.

Там внутри точно ведьма. Голос у нее надтреснутый и ломкий, сухой, как и стены халупы. Слабый и тусклый, как хлопья облупившейся краски.

Стучу и говорю:

– Я вам принес кой-чего…

Под тяжестью банки с золотом мышцы у меня натянулись тонкими проводами, кости чуть не ломаются.

Теннисный мячик выбивает дробь.

Ведьма снова просит:

– Уйдите, пожалуйста.

Мячик ударяет во что-то металлическое. Слышится лязг. Снизу в двери имеется щель с золотистой окантовкой и пометкой «Для писем».

Присев на корточки, а потом и вовсе упав на колени, откупориваю банку. Подношу горлышко к щели и трясу, высыпая монетки в отверстие для писем, в прихожую. Банка пустеет. Наконец я встаю и спускаюсь с крыльца. Замок у меня за спиной щелкает; скрипят петли, и дверь самую малость приоткрывается. В щель между нею и косяком ничего не видно.

Из тьмы доносится голос:

– Коллекция моего мужа…

Теннисный мяч, липкий от крови Хэнка, покрытый коркой грязи, катится за мной по пятам, следует, как черный лабрадор – за Дженни. Как я сам когда-то увивался за ней.

– Как вы нашли ее? – спрашивает ведьма.

Она говорит:

– Вы знали моего Кэмерона? Кэмерона Хэмиша?

Она окликает меня:

– Кто вы?

А мне всего лишь хочется поскорее в кровать. Мячик теперь, по ходу, в долгу передо мной. Так пусть мистер Хэмиш сделает меня теннисным жуликом номер один в мире.

Экспедиция [41]

Чтобы познать добродетель, надо столкнуться со злом.

Маркиз де Сад

Даже те, кто в Гамбурге первый раз, отметят любопытную особенность Германштрассе: одна часть этой улицы с обоих концов перекрыта. Да не просто одинарным заграждением, а двурядными деревянными заборами высотой в четыре метра. Причем внутренний ряд заграждения отстоит от внешнего метров на шесть. Движение транспорта здесь ограничено. В пружинные двери, которые, сто́ит их отпустить, тут же захлопываются, вход разрешен только мужчинам. Более того, двери внутренние отстоят от дверей внешних так, что с улицы не заглянешь в закрытую часть, а из нее не увидишь открытую. Мужчины здесь упомянуты не случайно: женщин отговаривают, не давая пройти; лишь мужчин побуждают нарушить барьер.

В результате у стен собирается толпа разъяренных, закипающих гневом дам. Потупив очи долу, ссутулившись, стоят они порознь друг от друга, прекрасно сознавая, что к ним относятся с жалостью. По-немецки их называют «Schandwartfreierweiber», что в примерном переводе означает «женщины, с позором ожидающие своих мужчин».

Между стенами же располагается квартал порока, где ждут мужчин проститутки. Многие из них удивительно красивы и прохожих окликают словами: «Hast ein frage?» или: «Haben sie ein fragen?»[42]. Двери же и стены призваны оградить район от глаз невинных и предосудительных, точнее благочестивых, дам. Принято считать, что присутствие женщин, не торгующих телом, пристыдит занятых этим промыслом, тогда как всякий достоин равного уважения, не правда ли? А женщины, у которых ничего иного-то и не осталось в жизни, наверное, даже больше остальных.