Сочинитель убийств. Авторский сборник

Он бросил через правое плечо взгляд на окно. Оно было приоткрыто всего лишь на фут, а Бруно клялся, что будет распахнуто. Это из–за измороси. Он сердито посмотрел на постель и вдруг с замиранием сердца различил у самой стены силуэт головы, повернутой набок, словно она разглядывала его с каким–то беспечным пренебрежением. Лицо было темнее волос, которые сливались с подушкой. Револьвер, как и его взгляд был нацелен прямо в голову.

Стрелять следует в грудь. Ствол послушно уставился в грудь. Гай скользнул поближе к постели и снова оглянулся на окно. Дыхания не было слышно. Можно подумать, что он неживой. Именно так Гай и приказал себе думать: всего лишь цель не более. А раз он не знаком с целью, это как убить на войне. Сейчас?

— Ха–ха–ха–ха! — за окном.

Гай затрясся, и револьвер тоже затрясся.

Смех донесся откуда–то издалека, девичий смех, далекий, однако ясный и четкий, как выстрел. Гай облизал губы. Живое вмешательство смеха на мгновенье смазало всю картину, оставив вместо нее одну пустоту, и теперь пустота медленно заполнялась сознанием, что вот он стоит тут, готовый убить. Все это вместилось между двумя ударами сердца. Жизнь. Молодая девушка проходит по улице. Вероятно, с таким же молодым парнем. А в постели спит человек, живой. Стоп, не думать! Забыл, что это все ради Анны? Ради Анны и тебя самого! Это как убить на войне, как убить…

Он нажал на спуск. Простой щелчок. Снова нажал, снова щелчок. Да это же фокус! Все это липа, этого просто нет! Даже того, что он тут стоит. Он еще раз нажал на спуск.

Тишина взорвалась громом. Ужас свел пальцы. Гром повторился, словно лопнула земная кора.

— Ках! — испустила фигура в постели, приподнявшись серым лицом, так что проступил силуэт головы и плеч.

Гай на крыше веранды, падает. Это ощущение заставило его очнуться, как пробуждает человека падение в конце ночного кошмара. Его рука каким–то чудом ухватилась за одну из стоек, он упал, но приземлился на четвереньки, перемахнул через край веранды, пробежал вдоль фасада и припустил напрямик по газону туда, где лежал ящик из–под бутылок. Он пробудился к цепкой хватке земли, к безнадежности впустую работающих рук, которые пытались ускорить его бег по газону. Вот что ты чувствуешь, вот она какова, подумал он, жизнь, как тот смех наверху. А правда заключается в том, что она как дурной сон, в котором человека сковывает паралич в невероятно плохих обстоятельствах.

— Стой! — раздался голос.

Так он и знал: дворецкий пустился в погоню. Он чувствовал, что тот наступает ему на пятки. Кошмар!

— Стой! Стой, кому говорят!

Под вишнями Гай остановился и повернулся, отведя кулак назад. Дворецкий не наступал ему на пятки, он был далеко, но он его заметил. Человек в белой пижаме бежал изо всех сил, покачиваясь, как клуб белого дыма, затем метнулся прямо к нему. Гай оцепенело ждал его приближения.

— Стой!

Кулак Гая рванулся навстречу надвинувшемуся подбородку, и призрак в белом свалился.

Гай прыгнул к стене.

Вокруг него мрак громоздился все выше и выше. Он вильнул, увернувшись от деревца, перескочил через нечто похожее на канаву и продолжал бег. Потом вдруг обнаружил, что лежит лицом вниз, а боль, идущая откуда–то из–под вздошья, наполняет все его существо, крепкими нитями привязывая к земле. Тело сотрясала чудовищная дрожь, и он подумал, что нужно собрать эту дрожь и заставить работать на бег, потому что оказался совсем не там, куда направлял его Бруно, но он не мог двинуть и пальцем. Нужно пойти по узкой грунтовой дороге (там нет фонарей) что к востоку от Нью–Хоупа и к югу от дома, пересечь две улицы пошире, дойти до Коламбиа–стрит и там свернуть на юг (направо). К остановке автобуса который идет до другой железнодорожной станции. Бруно, конечно, хорошо излагать свои чертовы указания на бумаге, будь он проклят! Он понял, где находится, — на поле к западу от дома, которое не было предусмотрено ни одной из схем! Он оглянулся. В какой стороне теперь север? И куда подевался уличный фонарь? Возможно, ему не удастся выйти в темноте на узкую дорогу. Он даже не знал, остался ли дом позади или слева. Непонятная боль пульсировала в предплечье правой руки, такая острая, что, подумалось ему, рука должна была в темноте светиться.