Сочинитель убийств. Авторский сборник

Его старый чикагский приятель Роберт Тричер позвонил поздравить и спросил, можно ли приехать на свадьбу. Гай отказал ему под каким–то маловразумительным предлогом. Он считал, что всем занимаются Фолкнеры — это их друзья, их семейная церковь, а присутствие его друга может пробить брешь в его, Гая, защитной броне. Он пригласил только Майерса, который был не в счет — получив заказ на больницу, Гай уже не снимал с ним студию, — Тима О’Флаэрти, который не сможет приехать, и двух или трех архитекторов из Димса, знакомых с его работами лучше, чем с ним самим. Но через полчаса после звонка Тричера из Монреаля Гай перезвонил ему и попросил быть шафером. Потом только он сообразил, что вот уже с год как не вспоминал о Тричере и не ответил на его последнее письмо.

Не вспоминал он и о Питере Риггсе, о Вике Де Пойстере или Гюнтере Холле. В свое время он частенько бывал у Вика с женой на Бликер–стрит и как–то раз привел к ним Анну. Вик был художником, прошлой зимой он прислал Гаю приглашение на свою выставку. Гай даже не ответил. Сейчас ему смутно припомнилось, что Тим приезжал в Нью–Йорк, звонил и приглашал на ленч — как раз тогда, когда Бруно изводил его своими звонками, и Гай отказался. В «Теологической Герамнике» он, помнится, читал, что древние германцы решали вопрос о виновности обвиняемого по числу друзей, которые были готовы публично поручиться за его достоинство. Интересно, сколько бы людей поручились сейчас за него? Он никогда не уделял своим приятелям много времени, потому что они на это и рассчитывали, но теперь он чувствовал, что и приятели, в свою очередь, избегают его, словно заочно почувствовали, что он перестал быть достойным их дружбы.

Воскресным утром перед венчанием Гай медленно ходил кругами вокруг Боба Тричера в церковной ризнице, цепляясь за воспоминание об эскизах больницы как за последнюю надежду, за последнее доказательство собственного существования. Он выдал отличную работу, за которую удостоился похвалы от своего друга Боба Тричера. Он доказал самому себе, что еще способен творить.

Боб бросил попытки втянуть его в разговор. Он сидел, скрестив на груди руки, с милым, хотя и несколько отстраненным выражением на пухлом лице. Боб считал, что Гай просто нервничает. Боб не знал, что он чувствует, потому что Гай понимал: как бы он ни опасался, что все написано у него на лице, лицо ничего не выдаст. И это самое чудовищное — как, оказывается, легко превратить жизнь в сплошное лицемерие. В этом вся суть: его свадьба и его друг Боб Тричер, который его уже не знает. И маленькая ризница из камня с высокими зарешеченными оконцами, похожая на тюремную камеру. И гул голосов за стеной, как шум толпы, уверенной в своей правоте и готовой взять тюрьму приступом, дабы вершить суд скорый и правый.

— Ты, случаем, не прихватил бутылки?

Боб даже подскочил.

— Конечно. Она мне карман оттягивает, а я про нее и забыл.

Он поставил бутылку на стол и выжидательно посмотрел на Гая. В свои сорок пять лет Боб обладал сдержанным, хотя и сангвиническим темпераментом; его внешность безошибочно выдавала в нем довольного жизнью убежденного холостяка и специалиста, с головой ушедшего в свое дело и прекрасно в нем разбирающегося.

— Ты первый, — подтолкнул он Гая. — Я хочу выпить с тобой за Анну. Гай, она очень красивая. — И, улыбнувшись, добавил: — Так же красива, как белый мост.

Гай стоял и смотрел на открытую пинтовую бутылку. Теперь в заоконном гуле Гаю чудилась насмешка над ним, над ним и над Анной. Бутылка на столике казалась частью этой насмешки, усталая и жалко смешная спутница традиционной свадьбы. Он пил виски на своей свадьбе с Мириам. Гай запустил бутылкой в угол ризницы. На секунду добротный треск разбитого стекла и всплеск виски заглушил гудки клаксонов, голоса, идиотские трели органа, но потом все эти звуки снова вернулись.

— Прости, Боб. Мне очень стыдно.

Боб не сводил с него глаз.

— Я тебя ни капельки не виню, — улыбнулся он.

— Зато я себя виню!

— Послушай, старик…

Гай видел, что Боб не знает, обратить ли все в шутку или держаться серьезно.

— Погоди, — сказал Тричер, — я сейчас раздобуду другую.

Не успел Боб подойти к двери, как та открылась и в ризницу проскользнула худая фигура — Питер Риггс. Гай их познакомил. Питер прибыл на свадьбу аж из самого Нового Орлеана. На бракосочетание с Мириам он бы не прилетел, подумал Гай. Питер терпеть не мог Мириам. На висках у Питера уже появилась седина, хотя на худом лице играла все та же ухмылка шестнадцатилетнего мальчишки. Гай коротко обнял его в ответ, почувствовав, что действует словно заведенный, машинально, как в ту пятницу вечером.

— Пора, Гай, — сказал Боб, открывая дверь.

Гай пошел с ним рядом. К алтарю вели двенадцать ступенек. На лицах написано обвинение, подумал он. Ужас сковал язык, как в тот раз у Фолкнеров на заднем сиденье автомобиля. Когда же они вмешаются и положат всему конец? Сколько еще намерены тянуть?

— Гай! — услышал он чей–то шепот.

Шесть, считал Гай, семь.