Содержанка

— Я так хочу тебя, — говорит, укладывая в постель и подминая под себя. — Соскучился пиздец. Аж трясет.

Зажмуриваюсь.

Его поцелуи будто ленивые. Рука забирается под платье, сжимает ягодицу. Проводит по белью. Раф никуда не спешит, трогает, замирает, возбуждается.

Сглатываю.

Он стягивает лямки платья, накрывает губами грудь, облизывает. Это приятно безумно, но я себя сдерживаю, не позволяя идти на поводу. Терплю, настырно думаю о плохом, пока ласки не становятся навязчиво-неприятными. Да так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть!

Через несколько секунд Алекс останавливается.

— Что не так? — Облизывает губы. — Солено. Ты плачешь, потому что?..

— Потому что ты меня насилуешь.

Он дергается, поспешно отстраняется. Я быстро сажусь, натягиваю платье выше, прикрывая влажную от поцелуев грудь.

— Насилую? Блядь.

Отворачиваюсь.

— Не видишь по моей реакции? Вернее, ее отсутствию. Я думала, уж не остановишься, тебе плевать.

Он моргает, осмысливая. Рассчитывала, что обидится, но ни фига! Видимо, травка и правда забойная. Улыбается.

— Накосячил? Давай начнем с начала. Хочу тебя.

Заладил! Его кроме секса хоть что-то волнует?

— А я хочу домой. К маме.

Алекс резко встает, поправляет одежду. Я непроизвольно сжимаюсь.

— Переночую у друзей.

Он выходит из номера. Когда замок щелкает, закрываю лицо руками. Одиночество обнимает ледяными щупальцами, стискивает грудную клетку и словно душу высасывает. Я слабею с каждой секундой.

Когда-то давно я прочитала чью-то фразу о том, что одиночество — это не отсутствие людей вокруг. Это невозможность говорить с ними на темы, которые волнуют. А еще — иметь слишком разные взгляды на существенные вещи.

Я совершенно одна и там, в Москве, и здесь, в Эмиратах. Но там у меня мама, моя любимая мудрая мамочка, которая всегда защитит!

Почему я ее не послушала?

Девочки уже засыпают, скорее всего. Завтра последний день перед выступлением. Компания Рафа обкуривается и тусит в клубе. У них завтра с утра — переговоры, но, видимо, пофиг на это.

А я… совсем-совсем одна. В чужой стране. Никому не нужная.

Приняв душ, я переодеваюсь в сорочку и забираюсь под одеяло. Выключаю свет, стараюсь заснуть. Но не получается. Ерзаю.

Мысли разные.

Не грубо ли я вела себя с Алексом? Он заступился за меня перед Борисом. Просто… Андреева всегда говорила, что наркотики, даже самые легкие, для спортсмена — смерть. Алекс не спортсмен, конечно. Да и я уже нет. Но… хотелось бы, чтобы он им был. Да и разве я должна поступаться принципами? Ублажать мужчину, когда не хочется?

Он так дернулся, когда я сказала про изнасилование… Волоски поднимаются, и я зябко обнимаю себя. Я ведь просто хотела привлечь внимание.

В номере две кровати, Алекс специально забронировал именно такой, чтобы я могла выспаться. Рядом с ним это сложно. Хотя сам он обожает обниматься. Весь день ждал, пока я побуду с подругами.

Наверное, он расстроился.

Надо утром спокойно поговорить и объяснить позицию.

Пойти, может, поискать его? Беру телефон, кручу в руке. Или до завтра оставить?

Зарываюсь в подушку. А когда уже начинаю засыпать, в дверь стучатся.

Поначалу спросонья я не понимаю, что вообще происходит. Сажусь, оглядываюсь. Снова стучат.

Хочу взять халат, но не соображу, где он. Включаю свет и иду к двери.

— Кто там?

— Я.

Алекс. Он ключ не взял, что ли? Поздно совсем. Открывать не хочется. Но, надо. Нажимаю на ручку.

Стоит пялится. Глаза диковатые. Кажется, протрезвел. Вернулся к обычному состоянию. Ускорился. Не смотрит, а пожирает. Аж мурашки бегут, кожу покалывает.

— Я уже спала.

Он заходит в номер, закрывает дверь. Я хочу вернуться в кровать, но Алекс командует:

— Собирайся.

— Что?

— Собирайся, есть планы на вечер. Ты участвуешь.

— Я не хочу.

— Я хочу.

Смотрим друг на друга. В его голосе непривычная сталь. Вернее, я слышала этот тон каждый день, но не по отношению к себе. И прихожу в ужас. В глазах Алекса неспокойная решимость. Я отступаю. Он подходит.

Мы вдвоем здесь. Кажется, что в целом мире.

— Ты поругаться вернулся? У меня был плохой день, я…

— Плохой день в Эмиратах? Что случилось такого ужасного, если я стал настолько неприятен?

— Не повышай на меня голос. Хочешь тусоваться — вперед. Я тебя не ограничиваю. Почему-то думала, ты сюда работать приехал, а не бухать.

— Я трезвый. И еще. Да, я много работаю и иногда нуждаюсь в отдыхе. Соответствующем.

— Мне не нравится твой тон.

— Главное, чтобы мне нравилась ты.

Следующая за этой фразой пауза оглушает, сердце ухает в пятки. Равский заканчивает мысль:

— Иначе твое здесь нахождение становится убыточным.

Он хлещет по щекам ледяным тоном. Унижает взглядом. Указывает на место. Все сегодня только этим и занимаются.

Душа на части рвется. Он такой чужой сейчас… Страшный большой мужчина. Хочется на шею кинуться и прижаться, вернуть мишку, готового для меня на что угодно!

Прижимаю руки к груди. Что я могу возразить? У меня нет ничего. Совсем ничего.

— Мне уйти? — шепчу.

— У всех нас есть задачи, ты свои не выполняешь. Ни в постели, ни в жизни. Рядом с тобой я чувствую себя херово. А денег высасываешь тонну.

Слезы брызгают, унижение невыносимое.

— Прости, пожалуйста.