Содержательное единство 1994-2000

Пытаться организовать высший смысл в Московском княжестве – бессмысленно. Это можно делать только в великой России. И потому каждый, кто посягает на целостность России, – мерзавец и преступник. Все, что посягнет на целостность, должно быть блокировано, отсечено, подавлено.

Второе.

Но дальше мы должны ответить не на вопрос о том, что мы защищаем, а на вопрос о том, что мы строим? В чем сущность того, что мы строим?

Здесь заложено, в конечном итоге, и отношение, например, чеченского народа ко всему происходящему. Сегодня есть две точки зрения:

– все чечены объединились и хотят всех русских зарезать и отстоять свою независимость любой ценой;

– там воюют какие-то бандиты, не чеченский народ, а неизвестно что.

Ни то, ни другое – не верно. Реакция многих чеченов – это недоумение. Недоумение, связанное со следующим. Так или иначе, но речь в нашей стране шла все время о братстве народов. Это же не пустые слова! Если это братство народов, то те, кто хочет братства, находят для этого братства язык. Если это колониальная стратегия – тогда колониальные войны и покоренные народы. Но особенно тяжелая ситуация складывается там, где сначала говорили о братстве, а потом о том, что можно взять сколько угодно суверенитета, а потом о колониальном существовании. Есть сшибка логик формирования государства. Сшибка концепции – в сознании и бытии.

И, наконец, еще одна очень существенная, как мне представляется, вещь. Идет чеченская война. А кто там у русских база поддержки? Нельзя удержать территорию, на которой у тебя нет своих. Свои – это кто? Я, может быть, еще не исчерпал идеализма в той мере, в какой это необходимо для занятия политикой, но я – и не слепой идеалист. Я прекрасно понимаю, что когда Фрунзе и другие приходили в Среднюю Азию, они в первую очередь пытались понять, кто здесь за пришедших, за армию, за Россию, а кто – против. Но дальше осуществлялась одна интересная процедура, крайне необходимая для успеха их очень жестоких акций. Те, кто были "против", получали плохое имя в соответствующей идеологии – они назывались "буржуазия". А те, кто были "за", получали хорошее имя – они назывались "пролетариат". Хотя все понимали, что и там, и там – баи, и что эти же баи потом и сели на свои места во власти. Но процедура имперского овладения предполагала некий ритуал "называния". Это "называние" – существенный компонент данной политики. Равно как и вера в даваемые имена.

А что происходит сейчас? "Ты, – говорят, – чеченец наш, потому что трусливый, потому что ты нас испугался и под нас лег, а ты – чеченец не наш, потому что храбрый, потому что нас не испугался". И как они (не "пролетариат", а "трусливые чеченцы") должны управлять потом своим народом? В такой роли? На основе чего? А если они не будут управлять, то что, все время управлять будет русская военная администрация?

Теперь о СМИ. Я с чувством глубокого омерзения, устойчивого и непреодолимого, отношусь к работе наших средств массовой информации. К омерзению и отвращению добавилось еще и презрение, когда я увидел, что достаточно легкого шевеления какого-нибудь оперработника средней руки, чтобы Михаил Леонтьев, который все время был таким ярым антигосударственником, стал вдруг талантливым патриотическим журналистом типа Невзорова. Куда раньше смотрели ответственные товарищи? И чем они занимались, в том числе в 5-ом управлении? Когда человек в течение недели может так развернуться – это вызывает у меня предельное презрение. Хотя мне приятно читать талантливый патриотический текст. Все это так.

Поэтому, когда я увидел фильм Невзорова о событиях в Чечне, я испытал двойственное чувство. Первое чувство, конечно, – это глоток кислорода. Человек, который защищает армию, который не смотрит на все с какой-то омерзительной антигосударственной позиции, который что-то государственное говорит, не может не быть поддержан! То, что Невзоров против демократии – меня, как вы понимаете, не пугает. То, что он националист – тоже. Но… Меня насторожило одно словосочетание, один термин – "псы войны".

В России не может быть "псов войны", в России есть "воины-освободители". То, что они в итоге делают все то же самое, и что ГРУшный спецназ – не юноши с горящими взорами, которые движимы чисто идеальными мотивами, – это тоже, надеюсь, всем понятно. Но называть их "псами войны" в данной культуре нельзя! Их все равно надо называть "воинами-освободителями, выполняющими свой интернациональный долг", реализующими некое братство. То, что они там будут делать, это вопрос другой. Что здесь будет происходить имманентно, это "дополнительная проблема", как говорят в квантовой физике. Вопрос заключается в огромной степени в правильном назывании. Здесь оно крайне важно. Таковы законы культуры.

А "псы войны" могут быть в Германии. Кстати, могу сказать, что это сказывается и на типе работы. Говорил и повторяю, что, когда во время ввода войск в Чехословакию шли танки ГДР, то кто бы под них не ложился – они мерно и спокойно наматывали легших на гусеницы.