Содержательное единство 2001-2006

8. В этом гибриде зверь все равно сожрет куклу.

9. Господин Ракитов все время адресуется к Тойнби. Пусть он что-то перечтет или вспомнит. И тогда (если есть какая-то честность) ему придется признать, что для Тойнби любая цивилизация, обоготворившая комфорт (а Ракитов делает буквально это) – это умирающая цивилизация. Если уж господину Ракитову нужны авторитеты, то пусть оставит в покое Тойнби. И цитирует апологетов потребительского общества, которые тоже все понимают, но делают вид, что не понимают.

10. Поскольку человек не робот, то он знает, что он смертен. Смерть так или иначе функционирует в культуре.

11. В "культуре обоготворения комфорта" (ракитовский предельный случай – сортира) смерть становится абсолютной хозяйкой.

12. Пока есть алтарь или его "иное" в виде светской идеи восхождения рода человеческого – человек и смерть сосуществуют. Когда место алтаря и великой идеи занимает сортир, то смерть абсолютно оседлывает разумного скота, прославляющего сортир как свое высшее. Это и называется "постмодернизм": жизнь как длящаяся смерть. Еще это называется "ад". Тут можно оперировать светскими категориями, можно религиозными.

13. Большая часть человечества и очень существенная часть Запада оперирует религиозными категориями. Для религиозного человека цель жизни – не в количестве удовольствий, а в спасении (предельный случай – в обожении). Предлагать им "сортироцентризм" – это круто. Это буквально "отрисовано" под идею, что в этом сортире будут "мочить".

14. Светский человек имеет другую проблематику. Но как только фокусом этой проблематики становится сортир, исчезает все содержание светской фазы развития человечества (она же – Проект Модерн).

15. Очень нетрудно дать всему изложенному (сортир в виде алтаря для человечества) психоаналитическую трактовку. Известно, к каким символам относится совокупность испражнений и пространство для их концентрированной реализации, то есть сортир. Но я не буду заниматься психоанализом, предоставляя это желающим.

16. Рузвельт пришел в ситуации кризиса отнюдь не с идеей чистого сортира и курицы на каждый стол для воскресного обеда. Это было в числе бытовых приоритетов. Вообще, когда люди голодные, а им говорят, что надо быть выше сытости, то это отвратительно. Рузвельт – великий человек. Он говорил о том, что было нужно нации. В том числе, и о совсем простом (курица и прочее).

Но он никогда не говорил только об этом. Он начал с того, что назвал имя главного виновника депресии: "Нечистоплотные действия банкиров и финансистов уже осуждены судом общественного мнения. Они противны сердцу и разуму народа… Пришла пора изгнать менял из храма нашей цивилизации, как это сделал Христос". Приведенные мною слова – это прямая цитата из инаугурационной речи Рузвельта.

Далее Рузвельт призвал к мужеству: "Наша великая нация будет выносить лишения, как выносила их и раньше". Он призвал к отказу от страха: "Единственное, чего мы должны страшиться, так это самого страха – безымянного, безрассудного страха, который парализует усилия, необходимые для того, чтобы перейти от отступления к наступлению".

Одним из учителей Рузвельта был Томас Манн. Рузвельт, как губка, впитывал слова о новом гуманизме. Апелляция к его "розовости" (то есть, близости к красным) была далеко не случайна. В основе его реформ находилась "воля к улучшению человечества", а не чрево. Любая иная трактовка Рузвельта просто омерзительна. И может быть основана только на двух вещах.

Первое. На твердой вере высокомерного пошляка в то, что кроме него, никто не читал сотен книг о Рузвельте, написанных и на русском, и на других языках мира. А если их кто-то и читал, то забыл. А если и не забыл, то все равно… кого сейчас все это колышет?

Второе. На способности воинствующего мещанина (только сейчас понимаем до конца значение фразы Горького: "Мещанство – это ненависть к людям") "фильтровать базар", вылавливая из всего, сказанного великими людьми, две-три сакраментальных пошлости.

17. Россия – это территория счастья для тех, кто в ней намерен строить жизнь, как жизнь человеческую. То есть как предназначение, миссию, судьбу. Не надо говорить, что это удел избранных. Слова о том, что русские – это судьба, относятся ко всей нации. Родина – это не место, где жить удобно и приятно. Комфортно! (цитата из Ракитова). Родина – это не территория комфорта, а территория счастья.

18. У нас у всех есть эта территория счастья. А у Ракитова ее нет. Поэтому у нас есть Родина, а у него есть сортир.

19. Сортир может быть где угодно. Родина – только там, где есть счастье. Счастье жить и умереть по-человечески. Вспомним Бетховена: "Вся жизнь – трагедия. Ура!".