Содом и Гоморра

Однажды я решил передать Альбертине, что приму ее в ближайшее время. Объяснялось мое решение вот чем: как-то утром, ранним, но уже очень жарким, гомон игравшей детворы, громкие шутки купальщиков, выкрики газетчиков вычертили передо мной огненными линиями, перекрещивающимися языками пламени раскаленный пляж, на который одна за другой набегали легкие зыби и орошали его своей свежестью; звуки симфонического концерта сливались с шорохом волн, усиливавшим жужжанье скрипок, напоминавшее жужжанье над морем заблудившегося пчелиного роя. И вот тут мне захотелось снова услышать смех Альбертины, снова увидеть ее подруг, вырисовывавшихся на фоне волн, этих девушек, которых моя память не отделяла от очарования Бальбека в целом, от характерной для него флоры; и я надумал послать с Франсуазой записку Альбертине с просьбой прийти ко мне на следующей неделе, а пока я это обдумывал, море каждым мягким всплеском хрустального своего прилива накрывало мелодию, фразы которой, казалось, были отделены одна от другой, точно ангелы с лютнями на итальянских соборах, возвышающиеся между гребня-Mi синего порфира и пенящейся яшмы. Но в тот день, когда ко мне пришла Альбертина, погода снова испортилась, похолодало, и к тому же мне так и не удалось услышать ее смех: настроение у нее было прескверное. «В этом году в Бальбеке адская скука, – сказала Альбертина. – Долго я здесь не наживу. Как вам известно, приехала я сюда на Пасхальной неделе, – значит, я здесь уже месяц с лишним. Я совершенно одна. Повеситься можно с тоски!» Только что прошел дождь, небо было ненадежное, но у меня, когда я проводил Альбертину до Эпрвиля, так как, по ее выражению, она «сновала» между этим прибрежным поселком, где находилась вилла г-жи Бонтан, и Энкарвилем, где она «была на пансионе» у родных Розамунды, – у меня все-таки возникло желание прогуляться, и я зашагал в сторону дорога, куда выезжал экипаж маркизы де Вильпаризи, в котором она, бабушка и я отправлялись на прогулку: от луж, блестевших на солнце, которое еще не успело высушить их, образовалось целое болото, и тут мне невольно вспомнилась бабушка: она не умела ходить по грязи так, чтобы не забрызгаться. Подойдя к дороге, я обомлел от восторга. Там, где мы с бабушкой видели в августе только листву и, так сказать, расстановку яблонь, теперь, насколько хватал глаз, яблони, одетые с неслыханной роскошью, были все в цвету; ноги у них вязли в грязи, а сами они вырядились в бальные платья и не принимали никаких мер предосторожности, чтобы не запачкать изумительный, от века не виданный розовый шелк, сверкавший на солнце; морская даль служила яблоням как бы задним планом, точно на японских гравюрах; когда я поднимал глаза, чтобы посмотреть на небо, проглядывавшее сквозь яблоневый цвет своей яркой – до боли в глазах – синевой, яблоневый цвет словно раздвигался, чтобы показать мне глубину этого рая. Под синью неба от слабого, но холодного ветра чуть заметно колыхались розовеющие соцветия. На ветви слетали синицы, с независимым видом перепрыгивали с цветка на цветок, и, глядя на них, можно было подумать, что вся эта живая красота искусственно создана каким-нибудь любителем экзотики и причудливого сочетания красок. Однако она трогала до слез, потому что, каких бы эффектов утонченного искусства она ни достигала, чувствовалось, что это красота естественная, что яблони стоят в чистом поле, точно крестьяне на одной из дорог Франции. Затем лучи солнца вдруг сменились лучами дождя; эти лучи исполосовали даль и набросили на вереницу яблонь серую сеть. Но яблони все так же высили свою цветущую розовую красоту под уже ледяным ветром и проливным дождем: была весна.

Глава вторая

Боясь, как бы радость от одинокой этой прогулки не ослабила во мне воспоминание о бабушке, я оживлял его, стараясь вообразить великую душевную муку, которая пала на ее долю; по моему призыву ее мука пыталась построиться в моем сердце, она воздвигала в нем огромной величины устои; но мое сердце, по всей вероятности, оказалось для нее слишком мало, у меня не хватало сил нести в себе такую большую скорбь, мое внимание ускользало от меня как раз в тот миг, когда она вся отстраивалась заново и ее мостовые арки обваливались, не успев соединиться, – так, не достроив сводов, рушатся волны.