Содом Капустин (Поэма тождества)

Так что, и здесь мы видим еще один уровень понимания романа-поэмы: «Содом Капустин» – книга-ритуал, направленная, с одной стороны, как я только что говорил, на спасение, сиречь исцеление, автора и, с другой, на исцеление читателя. И, как и любой ритуал, она имеет смысл лишь целиком. Любой ее кусок, вырванный из контекста, представляется бессмыслицей и нагромождением несвязных конструкций. Однако целиком она производит совершенно иное впечатление. Как говорится, великое можно обозреть полностью лишь издалека. Да и то, каждый читатель, обладая сугубо личным набором ассоциативных рядов и знаний и индивидуальными особенностями мышления, поймет эту книгу особенно и по-своему. Да, и не поймут это произведение все по-разному! И, как мне видится, именно в этом и была еще одна цель Содома Зеленки: чтобы каждый в его романе-поэме прочел свою и только свою книгу.

Трудности переводчика.

Начиная работу над этой книгой, я не знал чешского языка, как не знаю его и по сию пору. Вооружившись словарём, ссылками на он-лайн переводчики с чешского, заручившись поддержкой нескольких жителей Праги, я принялся за этот труд.

Стоит ли говорить, что по началу, когда за каждым словом приходилось листать страницы, фразы категорически отказывались выстраиваться во что-то осмысленное. И лишь через месяц непрерывных усилий передо мной начала прорисовываться структура языка Содома Зеленки. Структура яркая, своеобычная и не похожая ни на что, читанное мною ранее.

Каждый из героев «Содома Капустина» вносил в книгу свой собственный ритм. Такие же особые ритмы имели и коллективные герои, зеки, охранники, животные, их чувства и действия. Мало того, даже стены этой тюрьмы, даже вещи, обладали у Содома Зеленки собственным звучанием. Складываясь, эти частоты создавали совокупную мелодику текста, без которой слова просто бы распались в семиотический хаос. Можно сказать, что автор формирует неповторимое голографическое звучание, выраженное через слова, и эта смысловая голограмма делает роман-поэму «Содом Капустин» поистине уникальным произведением, на которое невозможен какой-то единый взгляд. Лишь совокупность всех возможных взглядов и прочтений сможет дать комплексную картину его творения. Давно известно, что каждое произведение имеет бесконечное количество прочитываемых смыслов. Но эта бесконечность порождается бесконечным же количеством прочтений, и, соответственно, потенциально бесконечным числом читателей, что не всегда достижимо. В «Содоме Капустине» мы получаем эту бесконечность смыслов при одном-единственном прочтении, и это поистине поразительно.

Не скажу, что после открытия голографичности текста работа пошла быстрее, напротив. Да, она стала более осознанной, но теперь мне приходилось не просто переводить, а еще и перерабатывать подстрочник, находя не банальные синонимы и аналоги, а выстраивая и подбирая русские слова, иногда немного осовременивая их, в соответствии с заданной суперпозицией контекстуальных внелингвистических ритмов.

Так что получившийся текст, хотя и мало напоминает исходное произведение, но абсолютно точно, насколько я смог этого добиться воспроизводит его смысл, суть и динамику. Если уважаемым критикам это не понравится – попробуйте сделать лучше. Или иначе…

Трудности читателя.

Автор не зря назвал свою книгу «поэма тождества». В ней автор тождественен главному герою, имя, оно же название, книги тождественно автору и, тем самым получается, что книга тождественна автору, герою и, наконец, читателю. Читатель сам становится книгой, текстом, который читает и которую одновременно вынашивает главный герой! Получается некий тетраэдр, (основание – треугольник: писатель-книга-герой, над которыми возвышается их судья и читатель) самой его структурой которому предписано множиться и дробиться ad infinitum. Читатель, герой, автор, книга постоянно меняются местами, осциллируют, порождая бескрайнее пространство, наполненное этими самыми тетраэдрами! До сих пор, насколько мне известно, в литературе не было ни одного подобного прецедента, когда бы не читатель читал роман, а роман писал читателя!

Самое первое, что бросается в глаза, когда тебя читает «Содом Капустин», так это умопомрачительный диссонанс между изображаемыми событиями и возвышенно-образным языком, которым всё это описывается. Живописуемые автором нескончаемые истязания главного героя, невозможно было бы читать, будь они написаны хотя бы немного иначе. Я не буду здесь расписывать аналогии героев «Содома Капустина» с известными историческими и литературными героями – они самоочевидны, – мне бы хотелось обратить ваше внимание на более тонкие моменты.