Но положим, что он даже и явился во плоти, и что Фома клал пальцы в его раны, — ну, что же это показало Фоме? То, что Иисус был не такой же человек, как другие. Но что же следует из того, что он не был такой же человек, как другие? Только то, что людям таким же, как все другие, очень трудно или невозможно делать то же, что делало совсем особенное существо. Но если бы даже нужно было убедить людей в том, что он не такой, как другие люди, то явление его Фоме, и десяти человекам, и пятистам никак не могло убедить в этом других, тех, которые не видали воскресения; ученики только рассказывали про воскресение, а рассказывать можно все; чтобы верить рассказам учеников, надо, чтобы они чем-нибудь подтверждали истинность своего рассказа. И вот ученики, чтобы подтвердить истинность своего рассказа, рассказывают, что на них сошли огненные языки и что они сами делали чудеса, исцеляли, воскрешали; то же, что сошли языки и что ученики воскрешали и исцеляли, это подтверждают ученики учеников еще новыми чудесами, и так до нашего времени мощи, угодники исцеляют и воскрешают, так что выходит, что божественность Христа зиждется на рассказе о необыкновенных событиях. Рассказы же о необыкновенных событиях зиждутся на рассказах о других необыкновенных событиях, последних же необыкновенных событий люди с здравым рассудком не видали. Но хорошо, Христос воскрес, показался и улетел на небо, зачем он сделал это, объяснило ли что-нибудь? Ничего. Прибавило ли это что-нибудь к его учению? Тоже ничего, кроме необходимости выдумки новых ненужных чудес, чтобы подтверждать это выдуманное, ненужное чудо. Мы видели, читали и читаем учение о жизни Христа до его воскресения, и в самых испорченных местах этого учения везде светит свет той истины, которую он возвестил миру. Как ни грубо понимают списатели Евангелия учение, они передают слова и действия человека Иисуса, и свет поражает нас. Что же прибавлено к учению после воскресения? Что делал, сказал Христос после воскресения?
Он является зачем-то Марии Магдалине, из которой выгнал семь бесов, и говорит ей, чтобы она не касалась его, потому что он не вошел еще к Отцу.
Потом еще женщинам явился и сказал, что он затем придет к своим братьям.
Потом ученикам является и что-то разъясняет им от Моисея во всем писании.
И то они видят его, то не видят его. Потом является ученикам, укоряет их, что они не верят, показывает бок свой и дует на них, и от этого должно сделаться то, что кому они простят грехи, тому простятся. Потом Фоме явился и опять ничего не сказал. Потом рыбу ловит и много поймал с учениками и жарил, и Петру сказал три раза: паси овец моих, и предсказал Петру его смерть. Потом явился 500-м братии зараз и тоже ничего не сказал. Потом сказал, что ему дана власть на небе и на земле, и что от этого надо купать во имя Отца и сына и св. духа, и что кто выкупается, тот спасется, и что они и те, кому они передадут этот дух, будут брать змей руками и пить яд безвредно и говорить на всех языках, чего они, очевидно, не делали и не делают. И потом улетел на небо. Больше ничего он не сказал. Для чего же было воскресать, чтобы только сделать и сказать все эти глупости. Так что:
1) Воскресение, как всякий рассказ о чем-то таком, чего понять нельзя, ничего доказать не может.
2) Воскресение, как всякое чудо, если кто его видел, может доказать только то, что случилось что-то противное законам разума и что человек, подвергшийся чуду, подвергся чему-то необыкновенному, и больше ничего. Если же на основании чуда делают то умозаключение, что человек, не подлежащий законам разума, есть необыкновенный человек, то это заключение правильно только для тех, которые созерцают чудо и пока они его созерцают. Рассказ же о чуде никого убедить не может, так что истинность надо подтверждать чудом, случившимся с рассказчиком. Подтверждение же истинности чуда чудом неизбежно влечет за собой выдумывание для подтверждения истинности рассказчика новых чудес до нашего времени, в котором мы ясно видим, что чудес нет и что как выдумано чудо настоящего времени, так должно быть выдумано и прошедшее чудо. Рассказ о чуде воскресения Христова изобличает свою неправду более всего тем, что рассказ этот резко отличается своею низменностью, ничтожностью, просто глупостью от всего прежнего описания жизни Христа и ясно показывает, что рассказ о жизни Христа настоящей имел основанием действительную жизнь, исполненную глубины и святости; рассказ же о воскресении и мнимых действиях и речах после его — не имел уже основания жизни, а весь выдуман. Как ни грубо и ни низменно описание жизни Христа, святость жизни Христа и высота его личности просвечивают через грубость и низменность писателей; но когда в основе описания уже нет ничего действительного, а только одни выдумки писателей, то низменность и грубость их являются во всей своей наготе. Видно, что воскресить-то они воскресили, но заставить его что-нибудь сказать и сделать достойное его — не сумели.