Соединяя души и сердца. Из жизни одной школы собак-поводырей

Я со своей неразлучной подругой уехала из Москвы, поступила в техникум ради этих самых лошадей, чтобы, окончив его, понять, что лошадей для нас ни в Подмосковье, ни в ближайших к нему областях нет, а там, где они есть, нас вовсе не ждут с распростертыми объятиями. Тогда еще был Союз, еще было распределение молодых специалистов, после учебы ты должен был ехать по направлению в хозяйство и честно отработать там три года за то, что государство тебя обучало. Это было, скорее, хорошо, хотя имело и свои минусы. Но работа была реальной, и молодых специалистов должны были не только обеспечить работой и зарплатой (что сейчас далеко не всегда одно и то же!), но и жильем. Вышло так, что мы остались без распределения и поэтому, вначале обрадовавшись, ринулись искать себе работу с лошадьми, а потом, отчаявшись, были согласны и на обычную ферму. И я до сих пор благодарна усталой тетеньке из агропрома Московской области, которая, вопреки нашей готовности ехать куда скажут, отправила нас посмотреть на «школу собак» в Купавне, куда мы в конце концов и получили распределение.

Сейчас даже немного смешно, ведь мы не собирались там оставаться – у нас было направление в институт. Но судьба распорядилась по-своему.

Купавна. Полное название – Республиканская школа восстановления трудоспособности слепых и подготовки собак-проводников, сокращенно – РШВТС и ПСП. Огромная территория, вольеры на 80 собак и штат из 17 тренеров, состав которых постоянно менялся. Оставались лишь те, кто любил собак и любил работать с людьми. С людьми, которые остались без зрения. Эта часть работы отпугивала многих из тех, кто хотел работать только с собаками.

Собаки. Я их, конечно, любила больше, чем коров, но никогда не мечтала связать с ними жизнь. В отличие от тех, кто работал здесь по нескольку лет и уже не мыслил себя по-другому. Эти люди – как золотой песок, намытый из тонн пустой породы. Текучка была огромная, но те, кто остался, и составляли костяк тренерского состава. Именно эти люди стали причиной того, что я не пошла в ветакадемию, а потом поступила в институт заочно, оставшись в этой профессии навсегда.

Когда нас принимали на работу, ветврач, по совместительству старший методист, сказала, внимательно глядя в глаза: «У нас план. Одиннадцать собак в год на тренера». Я, знакомая с нормативами по производству молока и кормов, восприняла это не моргнув глазом. Откуда было знать – много это или мало? Говорят, одиннадцать – значит, одиннадцать. И только познакомившись с работой, поняла, насколько нереальна эта цифра. Каждый месяц выпускать по собаке-поводырю! Плановое советское хозяйство в действии. Собаки были далеки от идеала, люди, которым они предназначались, порой тоже. Но это были люди, с которыми было интересно работать и общаться. Иногда трудно. Иногда очень познавательно. Эпизоды из жизни лучше слов демонстрируют невозможность подогнать под конвейер и дрессировку, и человеческие отношения.

Эпизоды из жизни. Восемьдесят седьмой год, молодой парень, милиционер, ослепший в результате ранения. Друзья и начальство направили его в нашу школу за собакой. Но парень не хочет ни собаку, ни жить дальше. Собаку жаль, поскольку она чувствует его равнодушие и от этого тоскует. Парня тоже жаль до слез! И я, молодая девчонка, пытаюсь уговорить его, что жизнь не кончилась, хотя пока еще сама в это мало верю. Но парня очень жаль, и я знаю, что собака способна помочь вернуться к жизни. Но он не верит. В этом же заезде незрячих – два бывших фронтовика, потерявшие зрение на Великой Отечественной и уже давно с этим освоившиеся. Каждый берет уже вторую или третью собаку в своей жизни. Сидят курят на скамейке, шутят со мной, потом спрашивают, чего я такая невеселая. И я вываливаю им все про этого парня, который не хочет ни с кем общаться, про овчара, которого жаль, потому что он не нужен хозяину. Я жалуюсь им, что ничего не могу сделать с этим парнем.

– Ничего, дочка, мы с ним сами потолкуем и мозги ему вправим.

Они, кажется, не особенно его спрашивали, хочет он или не хочет разговаривать, просто позвали к себе в комнату, возможно, выпивали вместе. О чем они толковали весь вечер, не знаю, скорее всего, просто посидели и поговорили по душам. Но с этого вечера он словно стал выздоравливать.

Кстати, те фронтовики хоть и пили, но всегда знали меру и очень не любили тех, кто этой меры не знал. Эти люди уже ушедшего в века поколения, которое мне посчастливилось застать, знали меру во всем. И многие наши беды казались им смешными. Порой с ними было трудно общаться, порой они были резкими и слишком прямолинейными, но никогда – мелочными, и главное – они знали, что такое настоящая боль и отчаяние. Они смогли убедить его, что жизнь продолжается. Не словами. Отношением к жизни. Я тогда всего лишь помогла им встретиться. Но именно тогда я стала свидетелем чуда. Чуда возвращения человека к самому себе.