Софья Алексеевна

— А ты что ж, Иван Максимович, полагаешь, пусть у нищих ребятишки без дела да без приюта растут? Кто ж из них вырастет? Одни, прости Господи, разбойники. В академии же обучать их станем, денег не потребуем, обуем, оденем, накормим — чем не жизнь? Кто откажется-то, скажи?

— Отказаться-то, известно, не откажутся. Так и расход, государь, немалый, ой, немалый.

— На благое-то дело? Меньше милостыни соборным нищим раздавать станем.

— Устраивать их надо.

— Устроим, еще как устроим! Сам знаешь, сколько несуразных образов в деревенских церквах бывает, да и в монастырских иной раз глядеть нехорошо. А дома украшать? Теперича, слава Богу, палаты на западный манер украшать стали. Глядишь, за москвичами и другие города потянутся. Сколько Иван Богданович Салтанов твердит, помощников не хватает. Уж как бы расписал да раскрасил, ан помощников нету. Богомазов-то пруд пруди, а чтоб на западный манер работали, нету таких. Вот и откроется в Московском государстве академия искусств, подобно как в иных королевствах. Плохо ли?

— Твоя правда, великий государь, начал ты в августе по своим чертежам в Чудове монастыре палаты да церковь Алексеевскую перестраивать, а к концу дело доведешь, художники не иначе потребны будут.

— Верно, Алексей Тимофеевич. Да и Славяно-греко-латинскую академию [114]приукрасить бы не грех. Открыть-то мы ее открыли, а о том, чтобы приукрасить, еще и позаботиться не успели. Князь Василий Васильевич Голицын куншты преотменные показывал, как бы все расписать. Я и велел ему десяток-другой отобрать, глядишь, пригодятся, а у него и так их сотни. Любит ими заниматься, да и палаты все свои предивно ими изукрасил. Надо бы и в наших палатах попробовать.

19 ноября (1680), на день памяти преподобных Варлаама и Иоасафа, царевича Индийского, и отца его Авенира царя, приходил к патриарху ко благословению боярин князь Михайла Юрьевич Долгоруков, что ему велено ведать государев Разряд и иные Приказы.

— Государыня-царевна, Марфа Алексеевна, с худыми новостями я к тебе, ой, с худыми!

— Что ты, Феклушка, напугалась чего?

— Что уж тут пугаться, царевна, беда случилася, беда великая. Ты уж не очень-то убивайся…

— Полно тебе, Фекла, ты сразу говори, толком! Случилось-то что? С кем?

— Ой, государыня-царевна, с ним, с отцом Симеоном.

— Симеоном? Захворал, что ли? Заслаб?

— Где там, Марфа Алексеевна. Из Чудова только что прибежали: долго жить приказал.

— Что? Нет! Нет, не может того быть! Ведь трех дней не прошло, как тут был. Перепутала ты, Фекла, не иначе перепутала.

— Рада бы, царевна голубушка, как бы рада, да ничего теперь не поделаешь — преставился отец Симеон. Вчерась заслаб. Сказывают, на лавке лежал, не шелохнулся. Вчерась уж испугалися, звать стали. Откликнулся. Голосок слабый-слабый. Водички испить попросил да и снова глаза-то прикрыл. Цельную ночь так пролежал, а к утру келейник заглянул, ан уж застыл весь. Тихо так отошел, ровно уснул. Вишь, беда-то какая, царевна матушка Марфа Алексеевна, голубушка ты наша, чтой-то молчишь-то? Ты хоть словечко единое скажи! Я сейчас к Софье Алексеевне слетаю — не знает она еще ничего. Пущай к тебе придет. Я мигом!

— Погоди, Фекла. Некуда тебе летать. И звать никого не надо. К Софье сама приду. Пусть не приходит. На молитву встану. Помолиться за усопшего хочу. Одна. Ступай.

— Ой, государыня-царевна…

— Ступай же! Бестолковая какая! Сказала, ступай… Вот и все. Вот и все, Господи. Ничего не было, ничего и не будет. Сколько ты мне радости отпустил, и ту в одночасье отнял. Хоть не видала, словом перемолвиться не могла, а все увидишь — на душе праздник. Речей дивных послушаешь, и вовсе. А теперь… Как это у него в «Комедии-притче о блудном сыне»:

Отче мой драгий! отче любезнейший!
Аз есмь по вся дни раб ти смиреннейший;

Не смерти скоро аз желаю тебе,
Но лет премногих, яко самому себе.
Честнии руце твои лобызаю,
Честь воздаяти должну обещаю,
Уст твоих слово в сердци моем выну
Сохраню, яко надобно сыну,
На твое лице хощу выну зрети,
Всю мою радость о тебе имети.

Во ничто злато и сребро вменяю,
Паче сокровищ тебя почитаю.
С тобою самым изволяю жити,
Неже всем златом обогащен быти.
Ты моя радость, ты ми совет благий,
Ты моя слава, отче мой предрагий…

Фацеции последней ему не показала — недосуг ему было. «Рифмологион» скончать спешил. Ровно знал…