Софья Алексеевна

«Стану я, раба Божья, Софья, благословясь, пойду, перекрестясь, из избы дверми, из двора воротами, в чистое поле, поклонюсь и помолюсь 12 ветрам и 12 вихорям. У тех же ветров, и у тех же вихорев есть дядюшка Вихорь Вихоревич. И как он не может жить без ветров, человек без еды, рыба без воды, щур без земли, — так бы не мог раб Божий Василий без рабицы Божией Софьи не жить, не быть, не дни дневать, не ночи ночевать, и не думы подумать, и не мыслями помыслить — по утру рано, в вечеру поздно, на ветру и на молоду, и на перекрою месяцу».

Грех, великий грех, да кто Богу не грешен, царю не виноват. Фекла сказывала, не любит князь Софьюшку. Может, почитает, уму редкостному дивит, а так попросту, по-бабьи не легла она ему на сердце. Разве что власти да богатств ищет. А нешто в теремах иначе бывает. Коли и бывает, разве что в великую редкость.

Гробницу отцу Симеону справить приказала. Должны из Мячкова привезти. Будто владыке Никону готовили. Ему-то теперь в обители Новоиерусалимской попроще нужна. Денег в долг в Новодевичьем монастыре взяла. Бог милостив, извернусь ворочу. Лишь бы с наречением Иоанна Алексеевича все благополучно сошло. Софьюшку за страхи браню, а сама места не нахожу. Тут уж какие шутки — одежд монашеских не миновать. Не стены монастырские страшны — неволя. Все по чужому приказу делать, до конца дней под досмотром жить. Оно верно, и в теремах какая свобода, да все вольнее.

15 мая (1682), на день памяти благоверного царевича Дмитрия Углического и Московского, святителя Исаии, епископа Ростовского, чудотворца, и преподобного Пахомия Нерехтского, был в Кремле стрелецкий бунт. Бунтовщики провозгласили вторым царем брата царя Петра Алексеевича царевича Иоанна Алексеевича.

— Обошлось, слава Тебе, Господи, обошлось! Глазам своим не верю, Марфа Алексеевна! Два царя! Да когда ж такое было?

— А коли и не было, так стало. Спасибо Толстому Петру Андреевичу: как принялся кричать, что Иоанна Алексеевича Нарышкины задушили, едва не вся Москва сбежалася. Из Замоскворечья и то стрельцы прибежали.

— И то правда, так все стольник представлял, что у меня самой сердце екнуло, а вдруг и впрямь беда случится.

— Не то страшно было, Софьюшка. Стрельцов я забоялася: удержит их Тараруй, аль не удержит. Тогда какой лихой человек им слово шепнет, они и на Милославских пойдут. От крови-то пролитой, правду говорят, хуже, чем от вина пьянеют. А эти и так понабрались. Слава Те, Господи, мы-то не видели, как Артамона Матвеева да Долгорукова они на копья приняли, вмиг растерзали. Так все волновалася, что Артамона в Лух перевели. Видишь, и в Москву призвали — Наталья Кирилловна постаралася — да на погибель ему это вышло. Знать, от судьбы не уйдешь. Не успел в столице денька прожить и смерть принял.

— Жалеешь нешто?

— Какая жалость, а все человек знакомый.

— Поменьше бы таких.

— Поменьше. Только знаешь, Наталья Кирилловна от смерти опекуна своего растерялася, придумать ничего не могла.

— Не его одного. Двух братье лишились — тоже не шутка: Ивана да Афанасия. Потрепали нарышкинское гнездо, крепко потрепали. Попритихнут теперь, поди.

— Не рассчитывай, царевна-сестрица. Наталья ради своего птенца жизни не пожалеет, а тут ведь как-никак царем стал. Есть за что бороться, козни всяческие строить. Хорошее дело стрельцы сделали, да до конца еще далеко.

— Князь Василий Васильевич советует не спешить.

— А ему куда спешить? И так на престол не взойдет. Казны да почета хватает — новых может и не искать.

— Не можешь ты простить мне князя.

— Простить? Эко слово молвила. Вины твоей передо мной нету. Чай, не дитя — сама за судьбу свою отвечать должна. Вот только не помешал бы нам Голицын дело до конца довести.

— Не помешает. Мне не помешает. Неужто кого послушаюсь!

— Можешь и не послушать, а сомнение точить начнет.

— Да не бойся ты, царевна-сестрица, раньше времени. Знаешь, я тебя вот о чем все спросить хотела — о царице Александре. Одна она была в Московском государстве царицей, верно?

— Как сказать. И она невенчанная осталась. Какая уж тут настоящая царица.

— Но ведь править сама правила?

— Неделю одну? Правила.

— Так как там у нее все было, не помнишь?

— Помню. Отец Симеон о ней в хронике времен Бориса Годунова еще писать хотел. Заметки делал, да не успел.

— Государь Федор Иоаннович последние годы, помнится, совсем от правления отошел?

— Отошел и без завещания скончался. Первым среди московских государей?

— Не успел составить али Борис помешал?