Софья Алексеевна

— Потолковать с тобой, князь Алексей Никитич, решил. А в шатерную палату позвал, чтобы глаз любопытных поменьше округ было. Голова от дворцовых пересудов пухнет. Иной раз за цельный день с мыслями не соберешься — колготня одна. Беда моя — стар ты стал, князь. Погоди, погоди, сил в тебе на государские дела, может, и хватит, а в поле боле посылать не хочу. Пускай иные, что помоложе, мокнут да зябнут — ты мне в Москве нужен. Верю тебе, Алексей Никитич, как себе верю.

— Благодарствуй на добром слове, великий государь. Милостью твоею и так, аки солнцем ясным в погожий день, обласкан. Что прикажешь, все сделаю, расстараюсь.

— Знаю, знаю, боярин. Но о ратных делах наших нелегкий у нас с тобой разговор будет. Ой, нелегкий…

— О Василии Борисовиче ты, великий государь, поди, печалуешься. Не так ли? Шереметева потерять — великая беда, знаю.

— О Шереметеве потом скажешь. Ты гляди, князь, словно силы небесные от нас отвернулися. В июне Иван Андреевич Хованский Брест взял, до основания город выжег. Не успел гонец с радостным известием до Москвы доехать, другой ему вдогонку: наголову разбит боярин Чернецким да Сапегой.

— У Ляхович.

— Ну, ты все те места наперечет знаешь. Как такое могло случиться? Как Хованский промашку такую допустил?

— Грех да беда на кого не живет, государь. Не разбирался я с Хованским. Может, измена какая — среди офицеров иноземцев-то хватает. Кто больше посулит, к тому и переметнется. Одно слово — наемники. А может, амуницию во время не подвезли, пороху али еды не хватило. Войсковое хозяйство, сам знаешь, непростое. Главнокомандующему за всем уследить надобно, а людишки — людишки-то разные попадаются. Один свое дело справно делает, другой норовит и своей корысти не упустить. Там сплутует, там чего умыкнет, на что позарится.

— Ладно бы один Хованский, а Шереметев? Вот теперь и растолкуй мне как и что. Всего-то пять лет прошло, как вместе с Богданом Хмельницким Дрожипольскую битву выиграл, и какую! Врагов-то раза в два больше было.

— Значит, судьба. Здесь под Чудновом попал Василий Борисович с войсками в окружение. Восемь недель стоял, а там припасы съестные подобрались, людишки оголодали, пришлось условия мира принимать да к Путивлю отступать.

— Отступать! В плену ведь оказался!

— А тут что скажешь? Сам себя боярин в заложники до исполнения полного условий мира предложил. Только предали его — крымскому царевичу Нурадину выдали, тот боярина в Крым и увез. Дал бы Господь еще свидеться, а то…

— Отдадут крымчаки за выкуп — денег на Шереметева не пожалею!

— Да, трудно тебе без твоего любимого полчанина придется, великий государь, — ни тебе на медведя с рогатиной сходить, ни охотой потешиться.

— На все у Василия Борисовича свой час был — что на дело, что на веселье. Помню, как он еще старших братьев моих царевичей Ивана да Василия Михайловичей в последний путь провожал, у гробов их дневал да ночевал.

— Верил ты ему, великий государь, с детских лет верил, в двадцать шесть лет воеводой в Тобольск поставил. И не подвел тебя Василий Борисович, не подвел. В тридцать ты ему уже боярство дал.

— Теперь-то что проку о том толковать. Думать надо, как боярина из неволи вызволить. Хочу Василия Борисовича возле себя на Москве видеть. Верных людей хочу!

12 августа (1660), в день памяти мучеников Фотия и Аникиты, Памфила и Капитона, в Кремле перед Приказами бит батогами подьячий Котошихин за то, что в важной посольской бумаге вместо слов в е л и к о г о г о с у д а р я написал ошибкою только в е л и к о г о, а государя пропустил.

Опять боярыня от царевны Татьяны Михайловны приходила — не изволишь ли, мол, великий государь, сестрицу принять. Больно надо ей с тобой словом перекинуться. Отослал без ответа. Знаю ее речи. Наперед все знаю. Только бы Никона простил, в Москву призвал, боярским речам не верил. Да бояре-то причем? Нешто своим девичьим коротким умом уразумеет, что ни при чем здесь бояре. Никто не причем. Не хочу более спесь его видеть! Не хочу поучений слушать! Совсем забылся преосвященный. Прав Семен Лукьянович: все оттого, что Москву да государство на него оставлял. Не дело священнослужителю мирскими тяготами заниматься. Чуть не самодержцем себя возомнил. Поскорее бы все кончить — нового патриарха избрать, самого Никона подальше отослать. Вон сколько времени прошло, не ищет супротивец с государем разговору. Ждет. Не иначе ждет, когда сам к нему с повинной приду. Аль в Москву призову. Оттого и сестра покою не дает. Нашел по себе плакальщицу. Недели не пройдет, чтобы с разговором своим не объявилась. А то и вовсе удумала — в монастырь к патриарху переселиться. Спасибо, Арина наотрез отказала, да и меня упредила от безумства такого.