Софья Ковалевская

Воспользовавшись амнистией коммунарам, объявленной французским правительством, Анна Васильевна с мужем переехала из Петербурга в Париж. В России «подозрительной» чете не находилось дела. Анна звала Софью Васильевну к себе: совместная жизнь обойдется дешевле, да и вообще в Париже не так все дорого, как в Берлине.

Вейерштрасс, многое понимая, не стал задерживать ученицу. Он дал ей свои новые труды, чтобы Софья Васильевна повнимательнее их рассмотрела, и единственно, о чем просил, — непременно поближе сойтись с французскими математиками: обладавшим мировой известностью Шарлем Эрмитом и молодыми Анри Пуанкаре, Жюлем Таннери, Пикаром, Аппелем.

— Мои исследования однозначных функций, — говорил он, — дороги мне еще потому, что они указали этим молодым математикам путь к работе в той же области, а это наилучший успех, какого может себе пожелать учитель.

Париж не принес Софье Васильевне нужного покоя. Тревога за девочку, которая жила теперь в Одессе, у Александра Онуфриевича, стыд, что невозможно регулярно посылать на ее содержание деньги, нужда и «студенческое» положение терзали ее. Она страдала молча, ни с кем не делясь. Очень часто целую ночь ходила по комнате, не будучи в состоянии написать ни одной фразы. Не доставило ни малейшего успокоения полученное, наконец, письмо мужа. Владимир Онуфриевич ничего не писал ни о своих намерениях, ни о положении дел. Ковалевская не знала, что ее ждет, не принесет ли завтрашний день какую-нибудь совершенно неожиданную катастрофу. Страх, как бы Ковалевский не попал в беду из-за денег, доводил ее до отчаяния.

— Если бы Владимир Онуфриевич решился успокоиться и ограничиться университетом, — как-то говорила она брату Ковалевского, — то мне, конечно, необходимо было бы вернуться в Россию. Я смогла бы и там заниматься математикой, но только в том случае, если бы он действительно успокоился и не губил себя и меня вечным придумыванием.

Вскоре Владимир Онуфриевич опять приехал в Париж, отправляясь в Америку по делам Рагозиных. Свидание с женой произошло у Анны Васильевны и длилось несколько минут. За эти минуты Ковалевский дал понять, что он не включает Софью Васильевну в планы своей дальнейшей жизни. Она же не могла, считая себя женой, быть сторонним наблюдателем и решила окончательно порвать с Владимиром Онуфриевичем. «Софу я видел на минуту у сестры, — сообщил Ковалевский брату, — и мы расстались дружно, но я думаю — прочно, и я вполне понимаю это и на ее месте сделал бы то же самое, поэтому не пытаюсь уговорить ее переменить решение, хотя мне и очень тяжело». Для нее, предпочитавшей любую правду, как она ни горька, это было лучше, чем мучительная неопределенность. Только в письме к Вейерштрассу она невольно выдала свое душевное смятение.

Старый учитель давно догадался о неблагополучии в семье Ковалевских. Профессору было достаточно несколько часов знакомства с Владимиром Онуфриевичем, чтобы увидеть: характеры их слишком различны, чтобы она нашла в муже опору и поддержку, а он в ее лице — дополнение к собственному существу. Вейерштрасс не упрекал Ковалевского за то, что он возражал против желания Софьи Васильевны поехать в Гельсингфорсский университет и, может быть, поэтому еще более вооружился против ее математических занятий. Он понимал и его, как мужа, желавшего заполнить собой все помыслы жены, но он не мог осудить и свою ученицу, стремившуюся достигнуть поставленной цели, развить свой талант ученого-исследователя. Профессор лишь дружески советовал Софье Васильевне как можно скорее выйти из того одиночества, на которое она сама обрекла себя.

«Я слишком хорошо знаю тебя, — писал он, — чтобы навязывать какой-нибудь совет. Я убежден, что ты достаточно сильна, чтобы самостоятельно справиться со своей судьбой…»

Профессор знал ее характер, знал, какую власть имеет над ней наука, и в письмах сообщал ей то о новых трудах математиков, то о том, что в связи с ее работой он и сам возобновил прежние исследования. Он подробно рассмотрел на семинаре существующие методы определения движения планет и пришел к выводу, что решать связанные с этим проблемы нужно иными путями. «Но эти новые пути пока представляются мне в тумане… Если бы я имел здесь кого-нибудь, с кем можно было бы ежедневно беседовать о моих попытках, то, пожалуй, многое стало бы мне ясно…»

Учитель говорил ей, подбадривая, что если она не вернула ему рукописей о линейных дифференциальных уравнениях, а значит, еще не достигла успехов в исследовании, смущаться не стоит. Ей встретятся многие трудности, которые надо преодолеть. Но пусть задача оказывает упорное сопротивление — вопрос сам по себе заслуживает основательного изучения.

Деликатно, не подчеркивая, профессор пытался помочь ей обрести мужество.

ДОРОГА К КАФЕДРЕ