Софья Ковалевская

Вернувшись в Россию, Максим Максимович читал в Московском университете историю государственных учреждений, характеристику современных политических порядков на Западе, специальные курсы истории американских учреждений, сравнительной истории семьи и собственности, сословий на Западе и в России, древнейшего уголовного права и процесса.

В середине восьмидесятых годов Ковалевский находился в зените своей славы как профессор. Имя его было настолько популярно, что многие поступали на юридический факультет университета только затем, чтобы слушать его лекции. Огромный актовый зал, где он их читал, всегда заполняли студенты, среди которых было много медиков, филологов, математиков, естественников.

Университет переживал эпоху мрачной реакции. Как говорили тогда, «на студентов надели намордники». От прежней академической свободы не осталось и следа. Снискавший себе печальную славу инспектор Брызгалов выслуживался сыском и доносами. Высшая наука была взята под подозрение. Курс государственного права западноевропейских держав тщательно очистили от всего того, что могло оказаться «соблазнительным».

Но даже такой выхолощенный курс Ковалевский сделал интересным: по существу, он излагал учение о конституциях, само название которых было тогда чуть ли не запретным.

Едва появлялась атлетическая фигура Ковалевского на кафедре, едва раздавался его звучный голос, аудитория замирала. Профессор пересыпал свою речь остроумными сопоставлениями, меткими сравнениями, красивыми образами. Лекции его изобиловали фактическим материалом, говорящим об исключительной эрудиции Ковалевского. Порой он отвлекался от главной темы и рассказывал какой-нибудь эпизод из практики правительственных учреждений, приправляя рассказ язвительной шуткой. Вся аудитория хохотала, на кафедре тоже раздавался раскатистый смех. Привлекал к себе Максим Максимович и своей добротой, широкой помощью, какую оказывал необеспеченным студентам.

Талантливость Ковалевского сочеталась с необыкновенной работоспособностью: он был членом многочисленных ученых обществ — юридического, психологического, любителей российской словесности и т. д. Ковалевского называли «сверхъестественным феноменом» за его блестящие выступления на публичных диспутах.

M. M. Ковалевский стоял во главе кружка, объединившего лучшие силы московской интеллигенции. Его квартиру на Моховой, сплошь заставленную книгами, посещали А. И. Чупров, И. И. Янжул, С. А. Муромцев. На его «четвергах» бывали И. С. Тургенев, Н. К. Михайловский, Н. В. Шелгунов, П. Д. Боборыкин, А. И. Эртель, В. А. Гольцев и многие другие известные в Москве писатели, ученые, общественные деятели.

В министерстве народного просвещения к Максиму Максимовичу относились подозрительно. Делянов считал его «опасным».

«Уничтожать» Ковалевского начали с того, что исключили его предмет из числа обязательных, но и на «необязательный» шли толпы студентов. Рассказывали, что Ковалевский, начиная свою лекцию, однажды произнес такие слова:

— Господа, я должен вам читать о государственном праве, но так как в нашем государстве нет никакого права, то как же я буду вам читать? Но так как читать приходится, то я буду читать вам про право, более подходящее к тому, которое практикуется у нас.

Понятно, что, воспользовавшись столкновением студентов на лекции Ковалевского с подслушивавшим у дверей инспектором Брызгаловым, министерство решило «очистить» университет от «вредного» профессора.

Добровольно подать прошение об отставке Ковалевский не согласился. Тогда в министерство представили тенденциозно подобранные фразы из его лекций, записанные агентами охранки, и он был уволен.

Министр народного просвещения Делянов предложил попечителю Московского учебного округа графу Капнисту немедленно заменить Ковалевского другим лицом ввиду его «отрицательного отношения к русскому государственному строю», которое хотя и не выражается прямо, но вытекает из «неуместного сравнения английских порядков с нашими и подкрепляется соответствующей интонацией».

Граф Капнист отвечал, что «едва ли можно найти кандидата настолько подготовленного, чтобы он немедленно мог занять кафедру в университете, и, кроме того, мера эта может оказаться вредной… Не только между студентами, но и между профессорами сложится взгляд, что профессор сменен вследствие газетной статьи и происков инспектора, каковое впечатление может подействовать в смысле нежелательном для правительства гораздо сильнее, чем лекции профессора Ковалевского».

На эту защиту министр ответил: «Не лишним считаю присовокупить, что если вы имеете в виду заместить эту кафедру посредственностью, то, по-моему, лучше иметь преподавателя со средними способностями, чем особо даровитого человека, который, однако, несмотря на свою ученость, действует на умы молодежи растлевающе…»