Софья Перовская

Е.Сегал Софья Первоская

Вот кто-то вспыхнул папироской.

Средь прочих — женщина сидит:
Большой ребячий лоб не скрыт
Простой и скромною прической,
Широкий белый воротник
И платье черное — все просто,
Худая, маленького роста,
Голубоокий детский лик,
Но, как бы что найдя за далью,
Глядит внимательно, в упор,
И этот милый, нежный взор
Горит отвагой и печалью…

А. Б л о к,

"Возмездие"

Когда хочешь, чтобы перед глазами вновь прошла давно оборвавшаяся жизнь, когда стремишься воссоздать образ человека, которого давно уже нет на свете, прежде всего обращаешься к его письмам, дневникам, воспоминаниям, ко всему тому, в чем, сколько бы ни прошло лет или столетий, нетленными сохраняются мысли, чувства, переживания.

Но переписки Софьи Перовской не существует. Она уничтожала письма своих корреспондентов, они уничтожали ее письма. Каждая неосторожная запись в те дни повальных обысков и арестов послужила бы лишней уликой.

Да и не до дневников ей было. Слишком напряженно она жила, слишком заполнено было ее время действием. Все ее помыслы были обращены в будущее, а до той поры, когда живут воспоминаниями, ей дожить не пришлось.

Словно смерч прошел по стране. Сподвижники Перовской, которые не погибли вместе с ней на эшафоте, все равно были выхвачены из жизни — приговорены к тюремному заключению, к каторжным работам.

Царскому правительству мало было уничтожить человека физически. Такие газеты, как «Новое время» и «Московские ведомости», сделали вслед за прокурором все, чтобы исказить самый образ Софьи Перовской. И никого не осталось в России, кто мог бы взять на себя ее защиту.

Но убить человека легче, чем уничтожить память о нем.

У Софьи Перовской были друзья и по ту сторону границы. Редакция листка «Народной воли» успела передать им брошюру о ней, собранную, как мозаика, из отдельных, отрывочных безыменных воспоминаний. Кропоткин поместил в журнале «Le Revolte» литературный портрет Перовской. Кравчинский сразу же взялся за ее биографию.

«…Я все-таки более других знаю этих людей, — написал он Вере Засулич и Плеханову, посылая им вышедшую в Милане на итальянском языке «Подпольную Россию» — книгу очерков о русских революционерах, — мне хотелось хоть что-нибудь сделать, чтобы их образы не совсем утонули в бурлящей пучине русской политической жизни…»

Суд не поскупился, назначая соратникам Перовской сроки наказания, но и самые длинные сроки приходят к концу. В тюрьмах, в ссылках, на каторге те из них, которым удалось выжить, жили воспоминаниями героического прошлого. И как только появилась возможность, стали этими воспоминаниями делиться.

Наступил 1917 год, и вышло на суд людской то, что казалось погребенным навеки — архивы Третьего отделения, судебные архивы.

Когда перелистываешь материалы предварительного следствия: протоколы допросов, очных ставок, воспоминания о Перовской брата, друзей, товарищей по работе; когда видишь единственное, сохранившееся до наших дней письмо, написанное рукой самой Софьи Львовны, постепенно заполняется канва героической жизни. Из пожелтевших страниц книг, из черных рядов строк вырисовывается черта за чертой необыкновенно мужественный и в то же время обаятельно-женственный образ, возникают глаза, проницательные и серьезные, выпуклый, широкий, высокий лоб и совсем юная, совсем детская улыбка.

ПРЕДДВЕРИЕ ЖИЗНИ

Средь мира дольнего

Для сердца вольного
Есть два пути.
Взвесь силу гордую.
Взвесь волю твердую —
Каким идти?

Н. Некрасов. "Кому на Руси жить хорошо"

Семейная хроника

Родилась Софья Перовская в Петербурге в сентябре 1853 года. Отец ее Лев Николаевич в это время служил в государственном банке. А работа его на Петербургской таможне, военная служба — он до того, как вышел в отставку, был адъютантом командира корпуса — и еще более давняя служба на Ладожском канале уже ушли в область воспоминаний.

Лев Николаевич был дворянином, происходил из семьи, занимавшей в обществе почетное место. Дед его граф Алексей Кириллович Разумовский приходился родным племянником морганатическому мужу императрицы Елизаветы — графу Алексею Григорьевичу Разумовскому.