Софья Толстая

Муж встретил это известие доброжелательно, хотя и с некоторой настороженностью, озадаченно воскликнув: «Хорошенькая новость!» После «Крейцеровой сонаты» он стал называть музыку аморальной, считал ее чем‑то вроде нечистой силы, от которой, бранясь, убегал с концертов и из театров. Так, слушая оперу Вагнера «Зигфрид», он не высидел даже до конца первого акта. Глядя на жену, с таким наивным обожанием воспринимавшую своего нового кумира Танеева, на живую розу, прикрепленную к ее корсажу, он с грустью думал об ее «старческом flirtation». Толстой давно знал, что музыка есть pflichtloses Jenuss (наслаждение, чуждое долгу. — Н. Н.). Софья же в упреках и насмешках мужа слышала только нотки уязвленного самолюбия деспота и старалась их не замечать. Теперь она уже не чувствовала себя «голой осиной» без единого листочка, которая вот — вот надломится и упадет. И все это благодаря Танееву, его музыке. Она тихо — тихо подходила к флигелю, из окон которого доносились чарующие звуки рояля. Такой веселый, добрый, необыкновенно приятный человек и его музыка, которая «одуряла» Софью. Вся ее теперешняя жизнь сосредоточилась только на музыке, благодаря которой она продолжала жить. В ней одной нашла она смысл существования без Ванечки. А муж, хоть и считал ее влечение «диким помешательством», вел себя «ласково и терпеливо», оставаясь «духовной охраной» Софьи.

Теперь и у нее, наконец, появился замечательный собеседник, вернее, слушатель, которому она могла рассказать чуть ли не всю свою жизнь: как Лёвочка сделал ей предложение, как объяснялся в любви, написав мелком одни начальные буквы, и она все прочитала. Как в нее был влюблен, конечно, платонически, поэт Фет, восхищавшийся ею и посвящавший ей стихи. Софья доверяла Танееву секреты своих доходов и расходов, рассказывала о краже мужниных брюк, о привычке супруга донашивать одежду своих сыновей, о том, как не раз слышала голос любимого Ванечки, как сажала семена яблонь в горшки с землей, чтобы выросли яблони, напоминавшие об их с Лёвочкой любви. Софья не умолкала, когда они прогуливались на «Груммонд» или на Козловку. У нее с Танеевым появились свои любимые места, например, у вышки в Нижнем парке. Сергей Иванович обучал Софью и детей итальянскому языку и эсперанто. Они не раз ездили в Тулу, катались там на лодке по Упе, гуляли в городском саду, а вернувшись в Ясную Поляну, пили кофе на террасе, и он слушал рассказ о том, как была написана «Анна Каренина». Софья расспрашивала гостя о его музыкальной карьере. Потом Лёвочка и Танеев садились играть в шахматы, заранее договорившись о том, что если партию проиграет Лев Николаевич, то прочтет что‑нибудь из своих романов, а если потерпит фиаско Сергей Иванович, то непременно что‑то исполнит из своих сочинений. Танеев не раз интересовался мнением Лёвочки о той или иной сочиненной им вещи, и тот честно признавался, что не услышал в пьесе ни мелодии, ни ритма, ни последовательности.

Чем больше очаровывалась Софья талантом Танеева, тем суровее становился муж. Он видел в композиторе прежде всего самодовольство, а также нравственную и эстетическую тупость. Но особенно ему было неприятно то, что в их доме Танеев был на положении coq du village (баловня. — Я. Я). Муж был унижен и возмущен тем, что совершенно чужой человек руководит их жизнью. Обо всем этом Лёвочка написал Софье в письме, когда находился у Олсуфьевых в Никольском. Он слезно просил ее, чтобы она вышла, наконец, из «сомнамбулизма», оглянулась вокруг и прекратила свои нелепые «игры». А она действительно ни разу не задумалась о том, что ее кумир проходил мимо всех женщин, словно мимо стульев, с полным равнодушием. Он обожал только своего преданного ученика Юшу Померанцева. А Софья продолжала каждый раз надевать новое платье, когда должна была встретить Сергея Ивановича.

Муж даже в снах не мог забыть о своем оскорблении. Сближение жены с Танеевым было для него неприятным, мучительным, отравляющим жизнь. Он долго искал и, наконец, нашел четыре выхода из этого тяжелого положения. Первый, и самый лучший, заключался в том, чтобы прекратить совсем и сразу всякие отношения с Танеевым. Только так можно избавиться от всего этого кошмара. Второй выход он видел в отъезде за границу, а значит, в расставании с ней навсегда. Третий предполагал их общий отъезд за границу вдвоем и разрыв отношений с Танеевым. И, наконец, четвертый был не выходом, а, скорее, страшным выбором — жить, как прежде.