Софья Толстая

Только что отгремел их супружеский серебряный юбилей, и теперь Софье было о чем поразмышлять, подвести некие итоги: что получалось хорошо, а что не очень в их совместной жизни. Безусловно, она понимала, что ей выпал особый жребий быть женой гения. И это ко многому ее обязывало, заставляя соответствовать этому высокому сану. Образно говоря, ей приходилось вставать на котурны, чтобы хоть как‑то дотягиваться до масштабов своего мужа. Она знала, что отныне и навсегда ее имя будет связано с именем великого Льва и что ее путь будет очень тернист. Лёвочка был преисполнен противоречий, был человеком непостоянным, менявшимся. Даже в течение одного дня он был то «утренним», когда в нем был очень суров критик, то «вечерним», когда его критик отдыхал. Короче говоря, Софье было крайне трудно подладиться под мужа. Когда она приносила ему кефир, он говорил, что хочет херес. Его противоречивость сказывалась на всем, в том числе и на интимных отношениях. Он все больше и больше вступал в борьбу с анковским пирогом, означавшим для него сверхблагополучие. Ему же хотелось страдать.

Лёвочка давно убедил ее, что поведение жены в его понимании подобно некой узкой дороге, с которой нельзя сворачивать ни направо, ни налево, особенно это касается сексуальных отношений. Жена не может быть потехой для мужчин, она не Магдалина. Теперь он стал еще категоричнее, утверждая, что потеха жены даже с мужем дурна. Уже с пятнадцати лет он мечтал о семейном счастье, представляя его в романтическом ореоле. Однако с годами его тон становился все ригористичнее.

Софья запомнила Лёвочкину фразу, как‑то случайно оброненную им: «Все вопросы решаются только ночью». Действительно, думала она, сила брака заключается не только в деторождении, но и обладает большим метафизическим смыслом. С годами Софья убедилась, что все великое лучше видится на расстоянии. Вблизи совсем иное восприятие, уже без иллюзий и таинственности. Обыденность срывает пелену необычности, указует на схожесть с обычным, привычным от вечности. Прожив четверть века бок о бок с мужем, она прекрасно разбиралась во всех переливах и вибрациях его чувств. Иногда получала нужные подсказки из его текстов, помогавшие легче пережить ссоры, размолвки, лопнувшие струны, как говорил в таких случаях муж. Физическая близость позволяла склеить то, что со временем разбивалось. Софья знала, что именно она была нужна ему, а не прежние претендентки, скучные, холодные, способные лишь на то, чтобы угостить мужчину морализаторскими конфетами. Только она, сильная, красивая, эротичная, молодая, была достойна того, чтобы находиться с ним рядом и оставаться притягательной для него. Именно она стала земным воплощением идеала женской красоты, верной копией Сикстинской Мадонны Рафаэля, реализованной грезой его представлений о семейном счастье. Их любовь творила чудеса, превращая «фарфоровую куклу» в плодовитую самку, способную удовлетворить «троглодитский» аппетит мужа. В общем, здесь «бездна бездну призывала». Они творили свою любовь, в которой романтичное переплеталось с эротичным.

С тех пор как их жизнь покатилась под гору, Софья все чаще и чаще замечала в поведении мужа фиглярство, выражавшееся в претензии на святость, потому что в реальной жизни, а не в проповедях его слово расходилось с делом. Проповедуя целомудрие в брачной жизни, он по — прежнему оставался гиперсексуальным самцом, не поддававшимся пуританским умонастроениям. Он по — прежнему был докой в «науке страсти нежной, которую воспел Назон». В их супружеской жизни бывало всякое, потому что подлинные страсти здесь просто бушевали, вызывая мысли о разводе, яростные крики и упреки, срамные и грубые слова.

Порой Софье не хотелось отвечать ударом на удар, и тогда словесные баталии заканчивались перемирием. Со временем она поняла простую истину, что сам процесс жизни интригует не меньше, чем итог, и потому она вновь и вновь удивленно и восторженно смотрела на мужа, который бывал разным: то смиренным, то гневливым, то радушным, то неприветливо хмурым, то барином до кончиков ногтей, то простым работником. Но, самое главное, он по — прежнему оставался в преизбытке своих сил, когда, например, отстаивал свои мысли или шутил над ней и детьми. Иными словами, «хвост был крючком», как сам он любил говорить о подобном своем состоянии. Он гулял, ездил верхом, писал, жил, как хотел, пользовался услугами дочерей Тани и Маши, семейным комфортом, покорностью жены. Аеще, как казалось Софье, илестью людей, особенно Черткова.