София и тайны гарема

Увы, все оказалось далеко не так просто. Тайный смысл их обрядов медленно, но верно начал оказывать на него свое влияние. Только сейчас, в своем сне наяву, я увидел и почувствовал всю глубину его раскаяния. Я стал невольным свидетелем того, как Хусейн снова и снова перебирал в душе свои прошлые грехи, и не только убийство, потому что теперь он относил к ним и страсть к наживе, и жажду богатства, снедавшие его еще в те далекие времена, когда он был почтенным торговцем. Наконец, измучившись и не найдя другого выхода, он отправился в Мекку простым паломником, без гроша за душой, пешком и захватив только простую деревянную чашу для пожертвований. Это паломничество дало ему возможность принять другое имя. Теперь его звали Хаджи. Одна тысяча и один день приобщения к знаниям и таинствам, или «посвящения», в течение которых рубище, в которое он был одет, и простая чаша с коркой черствого хлеба внутри — вот сколько времени потребовалось для того, чтобы эти символы нищенства перестали казаться ему унизительными, незаметно явив миру истинную сущность Хусейна-Хаджи, того, кем ему теперь суждено было остаться до конца его дней.

Вот так встреча с Хусейном положила начало моим связям с суфиями, которые продолжались все лето. Но я не мог дать обет верности шейху ордена — отданный им приказ потребовал бы от меня невозможного, в то время как моя госпожа могла попросить меня к себе в любое время — реши она уехать из Коньи, я обязан был сопровождать ее. Многие из суфиев настаивали на том, что религиозность вовсе не помеха службе. Но, согласитесь, одно дело, когда ты простой торговец и, стало быть, можешь в любую минуту закрыть свою лавку, повесить на дверь замок и отправиться туда, куда зовет тебя твой религиозный долг; и совсем другое, когда между тобой и Аллахом стоит хозяин, которому ты обязан повиноваться.

— Когда-нибудь, — пообещал я своему старому другу.

— Да. Когда-нибудь, — мягко кивнул в ответ Хусейн. — Когда будет угодно Аллаху.

XXXVII

Миновал первый мусульманский год. К концу лета в стране постепенно воцарилось спокойствие.

Я постепенно начал находить удовольствие в том, чтобы проводить все свободное время на женской половине дворца, коротая вечера в беседах со своей госпожой. Зима в этом году наступила на удивление рано, выпал уже первый снег, уютно укутав Конью своим пуховым одеялом. А сидя в гареме, удобно устроившись возле жаровни, где жарко пылают угли, было особенно приятно любоваться в окно на свежевыпавший снег. Но не только это удерживало меня в гареме: дело в том, что наш хозяин нанял чтицу, и теперь она сидела, отделенная от нас занавесом. И хотя суфий был мой друг и его таланты не подвергались сомнению, я, скрепя сердце, все же вынужден был со временем признать, что ему до этой женщины далеко. Женщины, как я сам неоднократно имел случай убедиться, обладают какой-то врожденной склонностью к поэзии и далеко превосходят в этом нас, мужчин. Да, мужчины легче и чаще впадают в религиозный транс, но женщины… Для них область чувств — естественная среда, они вплетают их в стихи, словно разноцветные нити в ковер, свивая прихотливый узор, который долго еще будет радовать глаз его обладателя.

Женщины и многочисленные гостьи только-только начали рассаживаться, когда вдруг в комнату, запыхавшись, ворвался младший сын нашего хозяина. Женщины заахали, принялись ласкать и тетешкать малыша, передавая его с рук на руки, на все лады расхваливая его новехонькую, сшитую по случаю праздника жилетку и шутливо приговаривая при этом:

— А где же наш большой мальчик? Подумайте только, наш большой мальчик заявил, что он уже достаточно взрослый, чтобы праздновать этот день на мужской половине вместе с остальными мужчинами, и вот, нате вам, пожалуйста! Праздник еще не начался, а он уже прибежал к нам!

Малыш, которому на вид было не больше четырех, терпеливо сносил их насмешки и поддразнивания, только блеснувшая в глазах слезинка да багровые пятна, загоревшиеся на его щеках, выдавали снедавший его стыд. Однако, едва улучив момент, чтобы вставить слово, он тут же принялся спорить.

— Неправда! Я уже больше не ребенок! И я пришел не просто так: отец сам прислал меня сюда с очень важным сообщением! Он сказал — дело государственной важности!

— О-о-о! — застонали женщины в один голос. — Да неужели? Дело государственной важности, говоришь? — Никто не сомневался, что малыш просто повторяет слова своего отца, сказанные, чтобы убедить его взять на себя роль посланца.

Послышались смешки, но мальчуган и ухом не повел, будто и не слышал. Вместо того чтобы обидеться, он повернулся ко мне с таким видом, словно хотел сказать: «Мы мужчины, а стало быть, у нас есть дела поважнее, чем обращать внимание на кудахтанье этих глупых женщин, верно?»

Я счел излишним разочаровывать его, да и зачем? Придет еще время, когда он на собственном опыте узнает, что способность женщин считать государственные заботы глупыми является одной из сильных сторон слабого пола.

— Евнух, — продолжал между тем мальчуган, — мой отец просит тебя прийти и разделить с ним праздничный ужин.