София Палеолог

Небо померкло, горло перехватило спазмом, а голова снова раскалывалась. Скорее прохрипела, чем спросила:

— Государь?!

— Нет, не он.

Большего Василий Третьяк не сказал, отговорился незнанием, но София видела, что лжет. Назвал Олеус того, кто такую проверку княгине устроил. И не сбежал он, а был прирезан, это княгиня по следам крови на санях, в которых связанный Олеус лежал, поняла. Сразу приметила, но, что к чему только теперь догадалась. Длинный язык не только до Киева, но и до ножа у горла довести может.

Ее проверяли, чтобы обвинить в случае согласия. Кто проверял: митрополит или свекровь? Дьяк догадывался или знал наверняка, но не говорил.

Знал ли о проверке великий князь? Если знал, то дело совсем плохо. Она испытание выдержала, обманула грека, сделала вид, что согласна, а сама назвала Далматову Олеуса и его людей. Но не был ли сам Василий Третьяк с ними? Может, тоже проверял? Нет, тогда к чему ей признаваться?

Предательство, недоверие, нелюбовь вокруг, а рядом дети, которых надо от всего этого уберечь, научить жить с таким, да не просто жить, а защищаться. Нельзя, чтобы единственной их защитой была мать, тогда одного глотка отравленного вина будет достаточно и для их погибели.

По дороге в Димитров, София размышляла о том, почему ее с детьми не любят и как жить в ссылке. Теперь она думала о другом: как помочь своим сыновьям стать настолько сильными, чтобы никому не пришло в голову устраивать проверки или не считаться с ними? Хватит сиднем сидеть в своих покоях! Это ни к чему хорошему не приводит, теперь она будет биться за своих детей, как волчица за волчат, и вырывать для них лучшие куски, даже если изо рта у других!

Когда-то в Москву приехала слегка заносчивая византийская царевна, которую быстро научили, что жена должна знать свое место в опочивальне, рожать детей и их воспитывать. Теперь от Белого озера возвращалась совсем иная София Фоминична. Она знала чего хочет — власти своим сыновьям! И знала, как этого добиться. А еще была готова идти по головам и трупам, не щадя никого.

На Руси есть пословица: как аукнется, так и откликнется. Согнутая ветка может поломаться, но если она гибкая, то распрямится и удар будет хлестким.

София Фоминична оказалась очень крепкой и гибкой веткой. Ее не сломил Рим, не сломила и Москва. Княгиня возвращалась с твердым решением добиться наследования трона Василием, хоть тот и много младше Ивана Молодого.

Для этого требовалось согнуться еще ниже, но она была готова жертвовать многим ради детей. Мать победила в Софии царевну. Теперь она будет биться не за свое положение, не за себя, а за своих детей, их признание!

Государыня

Великая княгиня заявила дьяку Василию Третьяку Далматову:

— На Крещение дома хочу быть! Потому вперед с княжичами уеду. А вы догоните.

София понимала, что огромный обоз будет тянуться слишком долго, потому разделила его: сама с сыновьями, дочерьми и малым числом слуг двинулась вперед, а остальных поручила заботам Плещеева, небось доберутся. Но и дьяк Далматов с ней двинулся, чтобы не тащиться с казной еле-еле. После убийства Олеуса они не разговаривали, Василий Третьяк, видно, понимал, что княгиня догадалась о том, что произошло в действительности, объясняться не хотелось. Был рад, что не спрашивает.

В Угличе встретили второго гонца — государь беспокоился, не получив весточки. София усмехнулась: за что беспокоился — за детей или все же казну?

Они успели к Крещению.

Москва стояла праздничная, но государыню никто не встречал — ни сам Иван Васильевич, ни бояре, ни великая княгиня Мария Ярославна. Стало не по себе, неужто гонцы подложные?! Но Москва не разорена, не сожжена, ордынцев не видно, значит, все хорошо?

Их обоз наконец заметили, грянул один колокол, за ним второй, третий… и покатилось: государыня с княжичами едет!

София снова въезжала в Кремль, как восемь лет назад, но теперь была совсем иной. Не надменной византийской царевной, хотя об этом не забыла, даже не правительницей, а просто мудрой женщиной, которой пришлось многое понять и бороться за жизнь своих детей и своих подданных.

Теперь она знала цену себе и своей жизни, но это была совсем иная цена, не из-за императорской крови в жилах, а из-за способности выжить и выбрать правильный путь.

Не спутать ценность золота с ценностью доверия и понимания.

И эта новая София не стала прятаться за занавеской кареты, наоборот, она вышла посреди площади перед возводимым Успенским собором и опустилась прямо на снег, отбивая поклоны. Увидевший ее митрополит Геронтий поморщился: все у этой Римлянки не так, крестится на неосвященный собор! Ему невдомек, что не куполам собора кланялась княгиня, а самой матушке Москве, всем ее церквам и соборам, всем жителям, даже тем, кто ее по-прежнему ненавидел.

Что-то дрогнуло в толпе, отозвался первый женский голос:

— Матушка-государыня вернулась!

Следом понеслось:

— Государыня с княжичами вернулась!

— Великая княгиня приехала!

А к ним от княжьего двора уже спешил Иван Васильевич. Помог подняться Софии с колен, она поясно поклонилась: