София - венецианская заложница

Казалось, что дочь Баффо пребывала в полной растерянности и даже не могла ничего ответить. И тогда я вспомнил еще кое о чем. Я полез за пазуху и протянул ей лист бумаги. Это было объявление, которое я получил на одном из стамбульских базаров, когда выполнял там свои поручения. Я сохранил его из любопытства, даже не подозревая, где и когда оно мне может понадобиться. Отправленное венецианским посольством в Оттоманской Порте на турецком, латинском и итальянском языках, оно предлагало от имени правителя острова Корфу дона Баффо вознаграждение в пятьсот грашей тому, кто вернет ему дочь, которая, по его подозрениям, удерживалась в одном из гаремов Турции.

Я вложил бумагу в руку Софии и сказал, в этот раз на итальянском:

— Это может быть также интересно и для тебя.

Я успешно победил ее оборону. Чтобы развернуть бумагу, так как из любопытства она не могла проигнорировать мое сообщение, ей пришлось приспустить уголки своей рубашки еще ниже. И на меня опять нахлынули нежные воспоминания.

После прочтения этого послания она быстро и резко разорвала его на сотни мелких кусочков.

— Мой отец, — сказала она, глядя мне прямо в глаза, — назначил слишком низкую цену. Сейчас я стою шестьсот грашей.

В этот момент дверь в мабейне открылась, и голос молодого человека произнес: «Сафи! Сафи! Ты здесь? Моя любовь, ты обещала, что выйдешь только на минутку, а я умираю от желания».

— Ты видишь, Виньеро, — сказала девушка. — Я не могу стоять здесь с тобой и болтать всю ночь напролет.

— Сафи! Моя любовь! — снова позвал молодой человек.

— Нет, конечно же нет, — согласился я с издевкой. — Твои обязанности более важны.

Я не пытался приглушить свои слова, и, должно быть, их было слышно достаточно далеко. В следующее мгновение пара очень крепких рук вцепилась мне в горло. Я чувствовал, как кровь прилила к моему лицу и хлынула в нос, что заставило меня кое-как прогнусавить: «Позовите ваших евнухов». Затем я получил пару хороших ударов, направленных прямо мне в почки.

— Прикажите им оттащить его от меня, — в следующее мгновение я вцепился в руку принца и оторвал от его прекрасного халата кусок материи, — или я искалечу его.

— О, Виньеро, Виньеро! — Итальянский язык Сафи слышался среди всех остальных голосов. Она стояла, крепко сжимая края своей рубашки. — Это не монастырь, мой дорогой Виньеро. Это гарем. Разве ты не знал до сегодняшнего дня, что если мужчину застают в гареме другого мужчины, это для него означает смерть?

Покорности, которую она знала во мне в прошлом (которая фактически была выражена в том, что я ползал у ее ног), накопилось предостаточно, чтобы наконец-то избавиться от нее, схватить принца за плечи и крепко держать его. Теми же эмоциями был окрашен и мой ответ, также на итальянском:

— А ты, моя прекрасная София, разве не знаешь, как отличить нормального полноценного мужчину от евнуха? — Потом эти же слова я произнес на турецком, чтобы не было каких-либо ошибок и недопонимания, и добавил: — Даже сейчас ты все еще ищешь тайных любовников среди кастратов, таких как я? София Баффо, я евнух. Благодаря тебе…

Я повернулся к принцу:

— Господин, у меня нет никаких намерений по отношению к вашим женщинам. Я евнух.

XXXIX

— Иди сюда, на свет, и позволь мне посмотреть, что с тобою сделали.

В своей комнате принцесса Есмихан повела меня за руку так нежно, как маленького ребенка, к лампе, которая висела в углу на огромной цепи и излучала слабый свет.

— Под этим глазом будет синяк. — Она посадила меня на диван и наклонилась надо мной, чтобы лучше его рассмотреть. Она вытащила розовое масло, и тотчас запах роз распространился повсюду, и даже я смог почувствовать его сквозь запах крови в своем разбитом носу. — И твои губы уже припухли.

Быстро отдав несколько приказаний, она отправила свою служанку за надлежащими принадлежностями, которые позже позволили тщательно обработать все мои раны теплой водой, пахнущей камфарой и миррой. Запах дезинфицирующих средств и сильное жжение заставили меня снова вспомнить о кошмаре тех событий, от которого я попытался избавиться, жестикулируя, словно опять дрался с принцем. Есмихан отодвинулась от меня и подождала, пока утихнет боль. Она ничего не говорила, но жалость в ее глазах быстро привела меня в чувство.

— Я знаю, я еще не дала тебе имя.

Как будто я щенок; от этой мысли меня передернуло.

— Извини меня, — сказала моя госпожа. — Я хотела предупредить тебя, что может жечь. Я постараюсь быть более аккуратной и осторожной.

Я не мог сказать ей, что это не ее прикосновения заставляли меня вздрагивать, а боль в руке, которую я поранил, когда, желая ударить принца, случайно попал по стене.

— Лулу, — объявила она. — Я всегда хотела назвать своего первого евнуха Лулу. Лулу — если он окажется белым, и Сандал — если темнокожим.

— Во имя любви к Аллаху! — Я с трудом мог подобрать нужные слова. — Только не Лулу.