София - венецианская заложница

Ряды прекрасных рабынь (Азиза и Белквис все еще надеялись на что-то и были среди них) стояли у стены со скрещенными на груди руками и склоненными головами, ожидая приказаний их госпожи. Но Сафи не будет свидетельницей настоящего представления, которое начнется с приездом Мурата. Как только послышался восхищенный шепот: «Он идет! Он идет!», двери гарема были тихо, но быстро закрыты, и Сафи пришлось остаться на женской половине.

Из-за шумных объятий и приветствий Сафи сначала не могла ничего расслышать. Первое, что она услышала, был голос, слишком тонкий и слабый для мужчины (но это могло быть из-за скуки, думала она), который произнес: «Дорогая мама, отошли всех этих глупых девушек прочь».

Теперь двери гарема открылись, и рабыни покинули комнату. Сафи могла прочесть все, что случилось, на лицах девушек, которые еще надеялись на что-то, несмотря на предыдущее плохое начало. Они были ужасно разочарованы, и это было столь явным, как будто они смотрели сквозь стекло. Другие приветствовали Сафи улыбками и шептали: «Благослови тебя Аллах», потому что все шло по замыслу Нур Бану.

Теперь оставшиеся наедине члены дома, должно быть, уже сели и Нур Бану предлагала сыну угощения со стола. Мясо от жертвоприношения должно быть уже внесено. Мурат ест его с гарниром из риса, бобов и йогурта с огурцами. Он заканчивает свою трапезу маленьким кусочком своей любимой выпечки из-за вежливости к заботе матери. Теперь шербет. Затем подается розовая вода и ладан для мытья рук. И затем, в конце, мать должна предложить Мурату кальян…

Сафи считала приходы обслуживающих евнухов и проигрывала сценарий снова и снова так много раз, что в ее голове зародилась мысль, что, видимо, что-то может пойти не так, как задумано. Но настоящее действие всегда занимает больше времени, чем воображаемое, и Мурат, наверное, задержался над чем-нибудь до упоминания «кальян», иначе почему до сих пор нет условленного сигнала?

Три громких хлопка следуют очень быстро. Сафи берет кальян у Азизы, и вот она держит его перед собой — сосуд и трубку в правой руке, а маленький серебряный поднос в левой, как ее учили долгое время. Затем Азиза открывает дверь для нее, и она входит в одиночестве в душную комнату.

Медленные размеренные шаги были отрепетированы и кажутся естественными для четырех пар глаз, которые смотрят на нее.

«Четыре, — говорит Сафи себе. — Я знаю, что четыре пары глаз следят за мной и что он смотрит не только на кальян», — хотя она не осмеливалась поднять глаза, чтобы удостовериться в этом.

Сафи поставила кальян и осторожно поднесла трубку принцу, глядя на него только краем глаза, чтобы удостовериться, что она подошла к мужчине. Рука с белыми узловатыми пальцами освобождает ее от этого самого малого бремени и убеждает ее, что она все сделала правильно. Но как только она ставит сосуд на его маленький поднос, Нур Бану говорит ей: «О, моя красавица, я тоже покурю кальян». Это был знак, что события не развиваются так быстро, как надеялись, и что придется, видимо, переложить встречу.

Теперь Сафи казалось, что ее представление было бесконечно. Она вернулась со вторым кальяном и, предлагая его своей госпоже, почувствовала, что Нур Бану тянет время, перед тем как взять трубку в рот, и Сафи сможет поставить сосуд на поднос. Затем ей придется вернуться в гарем — медленно, медленно — взять бронзовую жаровню у Азизы, вернуться и, присев на колени перед каждым курильщиком, положить по горящему углю маленькими стальными щипцами в чашу каждому. Она задержалась на коленях некоторое время, чтобы проверить, хорошо ли закипела вода. Курильщики затянулись, и аромат заполнил комнату. Тогда, и только тогда Сафи смогла пойти в угол комнаты, где жаровня стояла возле ее ног. Так она стояла, скрестив руки и положив их на плечи, наклонив голову, ожидая дальнейших указаний.

Нервная энергетика, созданная тем, что она была постоянно в центре внимания, постепенно покинула ее. Сафи захотелось бросить кальян и сказать вслух: «Эй ты, обкуренный мужчина. Ты что, действительно предпочитаешь это мне?» Но минутой позже, радуясь, что не поддалась этому порыву, Сафи смогла переключиться на разговор. Это было не что иное, как обмен любезностями, и чувствовалось, что Нур Бану уже находилась в состоянии, близком к панике.

Есмихан ничего не говорила. Фатима иногда пыталась помочь хоть как-то поддержать беседу, хихикая при этом, но молодой человек даже не улыбался. Хотя время от времени он произносил слово или два, но они были какие-то вымученные, и по всему было видно, что ему скучно.

Нур Бану приготовила несколько фраз для себя, но она всегда останавливалась на две минуты на репетиции, чтобы сказать: «Хорошо, сейчас он заметит тебя и скажет что-нибудь. После этого — это уже воля Аллаха».