София - венецианская заложница

Другие девушки пролепетали что-то в знак согласия с этим утверждением, но Есмихан игнорировала их слова и, в то время как она пыталась избежать их взглядов, ее собственный взгляд упал на меня. Я не был отпущен и поэтому стоял в недоумении, размышляя, могу ли я уйти сам без разрешения или нет. И вдруг сквозь слезы она улыбнулась. Когда она увидела меня, она вдруг рассмеялась. Вероятно, это был отголосок той ночи, проведенной три дня назад в ее комнате в Кутахии.

— Абдула, — сказала она.

— Госпожа, я всегда к вашим услугам.

Она протянула мне свою руку и настояла, чтобы я взял ее в свою. Ее рука была нежной и теплой.

— Ты должен зайти и сесть здесь на подушки, Абдула, справа от меня, и рассказать мне все, что ты мне можешь рассказать.

— Что хочет узнать моя госпожа?

— Расскажи мне все, что ты знаешь о паше Соколли, о моем будущем муже.

— Моя госпожа, боюсь, я знаю о нем совсем немного.

— Но ты же встречался с ним?

— Да, — ответил я. — Но только однажды.

— Но ты же видел его? За одну эту встречу ты узнал о нем больше, чем знаю я. Все эти глупые женщины хотят либо запугать меня, либо успокоить меня своими разговорами. Но они даже никогда не видели его, и я отказываюсь им верить. Я верю только тебе, Абдула, поэтому ты должен рассказать мне всю правду. Они говорят, что паша Соколли — старый. Он действительно очень старый?

Служанки презрели правила придворного этикета и не оставили нас одних, будучи такими же любопытными, как и их госпожа.

— Он не молод, — покаялся я. Затем, когда стихли вздохи разочарования, я продолжил: — Но, госпожа, я сказал так, потому что он не молод в сравнении с вами, а вы же так молоды.

Вздохи разочарования сменились улыбками восхищения.

— Нет, не дразни меня, Абдула, — сказала Есмихан. — Все дразнят меня, но ты не должен. Я понимаю, паша Соколли был на службе еще у моего дедушки. Я умею считать. Ему должно быть, по крайней мере, сорок лет.

— Пусть он проживет вдвое дольше, — сказал я. — Моему господину пятьдесят четыре.

— О нет! Не молись, чтобы он прожил вдвое больше! Пятьдесят четыре! Он в три раза — нет, почти в четыре раза старше меня! Мой отец и то моложе его! — запричитала Есмихан.

— Паша Соколли — сильный и стройный мужчина, и очень умный. Это солдат, который переживет, если Аллах того пожелает, в крайнем случае, еще две декады войны, дипломатии и любви.

— Но я все еще ребенок, у меня вся жизнь впереди. О, Аллах, мне придется выйти замуж за дедушку!

— Если вас это успокоит, ходят слухи, и моя встреча с ним не опровергает их, что паша Соколли новичок в любви так же, как и вы.

— Но как же это возможно, если он здоровый человек, как ты говоришь?

— Не забывайте, госпожа, паша Соколли воспитывался в закрытой школе.

— Тогда он один из рекрутов?

Если бы Есмихан была христианской девушкой, на чье образование наложила свои отпечатки борьба с неверными, в ее голосе появился бы страх. Или, по крайней мере, жалость и сострадание, так как в этом случае ее возлюбленный был бы одним из тысяч молодых людей, которых призывали на службу Османской империи каждые пять лет. Эти молодые люди становились личными слугами султана, их насильно заставляли принять ислам, и они никогда больше не видели своих семей и родных краев.

Но Есмихан знала только турецкую версию этой истории, несмотря на то что она никогда не видела рекрута сама. Она знала только, что христианские родители не всегда огорчались, что их сыновей призывают. Иногда это был шанс для бедных молодых людей получить образование и продвижение по службе здесь, на границе этой блестящей столицы. И в этом случае считалось, что жертвы оправданны. А иногда случалось и в мусульманских семьях, что детям не делали обрезание и просили священника за плату крестить ребенка, чтобы потом он тоже смог стать придворным слугой.

Есмихан и подумать не могла, что ее будущий муж может быть рабом. Помимо того, что мальчиков в закрытых школах учили тому, что они должны повиноваться только тени Аллаха — султану, их также обучали еще многому. Тех, у кого были способности, учили читать и писать; у кого были мускулы, учили драться; но большинство были более успешны в работе с пером, чем с мечом. Здесь, в бараках, которые стали их домом, ничто: ни престиж семьи, ни богатство, ни знакомство — не имело такого значения, как собственные способности. Некоторые ученики становились садовниками, другие — поварами и священниками. Но большинство становились янычарами, где их страстное обожание султана могло проявиться полностью. Те, кто особенно выделялся, назначались личными охранниками султана.