Согдиана

— Наш светлый повелитель, чтоб ему пропасть, совсем обнаглел, сказал старик сыну, когда они спустились с бугра и зашагали к лагерю. Филота молча кивнул. — От успехов, которыми он обязан тебе и мне, продолжал Парменион, — у него закружилась голова. Он, кажется, и впрямь вообразил себя сыном бога Аммона.

Филота снова кивнул. Он обожал родителя и всегда с ним соглашался.

— Не пора ли обломать ему божественные рога? — прошептал Парменион и покосился на людей, лежащих у костров.

— Что же… — прохрипел Филота. — Среди воинов много недовольных. Все устали от похода, которому, Аполлон свидетель, не видно конца. Ночью — в шатер, удар, другой, и… — Филота растопырил толстые мохнатые пальцы, затем быстро сжал их в огромный кулак и вскинул кверху, как бы встряхивая за волосы отрубленную голову.

У царского шатра они увидели главных телохранителей Александра: худого, жилистого Фердикку и черноглазого красавца Птолемайоса Лага. Фердикка глядел на отца и сына с откровенной неприязнью, а жизнерадостный Птолемайос Лаг весело скалил зубы и отстукивал на рукояти меча танец метонских рыбачек.

Вечером, после короткого военного совета, Александр остался в шатре один. Он растянулся на мягком ковре, преподнесенном жителями Гордия, того самого Гордия, где ему показали узел, стянутый на дышле колесницы древним царем фригийцев. Тот, кто развяжет узел, — говорило предание, — овладеет всей Азией. Сын Филиппа, не долго думая, разрубил его мечом. Воспоминание об этом случае развеселило царя. Да, меч — вот ключ к варварской стране! Александр закинул за голову тонкие жилистые руки с крепкими ладонями и улыбнулся.

Явился, тяжело ступая, молчаливый Фердикка. Менее корыстный, чем свора прочих сподвижников царя, Фердикка, как всегда, был облачен в глубокий хитон, опоясан потертым ремнем без всяких блях и побрякушек и, будто нарочно, щеголял в стоптанных и неказистых сандалиях. Он казался на вид тупым и неотесанным, и только Александр знал, как умен и зорок его первый телохранитель. Именно из-за ума и бескорыстия царь доверял Фердикке, как себе. Такой не продаст. Фердикка презирает мелких людишек, преследующий один другого из-за пустяковых страстей, важных только для них самих. Он любит лишь Александра, ибо считает, что молодой царь, с его размахом, не зря живет на свете, ему стоит помогать.

Ветер, поднявшийся после завтрака, трепал кисти шатра и надувал полотнище, словно парус. От беспокойного пламени кедрового факела по длинному, костлявому, носатому лицу Фердикки пробегали колеблющиеся теневые пятна.

— Притащился грек из средней пехоты, — проворчал Фердикка. — Просится к тебе.

— Зачем?

Фердикка пожевал ус, потом брезгливо сказал:

— Донос.

— О? — Александр приподнялся на локте и натянул на голую грудь пестрое восточное покрывало. — Зови!

Показался Дракил. Его круглое, обрюзгшее, хитрое лицо так и лоснилось от жира. Он сделал три шага вперед и совершил то, до чего не унизился бы ни один грек или македонец, — опустился перед царем на колени. Это понравилось потомку Филиппа. Он милостиво кивнул Дракилу:

— Рассказывай!

— Феаген, командир сорок четвертого малого отряда средней пехоты греков, распространяет среди воинов ложные слухи о твоем величестве. Говорят, будто отец твой не Филипп, будто ты (не смею вымолвить…) родился от какого-то наемного фракийца. Он тебя назвал (страшно сказать!) разбойником, а не сыном бога Аммона. И говорил много других непотребных слов.

Дракил умолк и низко склонил свою лысую голову. Окруженная венцом черных волос, лысина походила на вычищенное дно медного котла.

— Ты слышал Фердикка? — спросил царь у телохранителя.

— Да, — коротко ответил Фердикка.

— Волоки этого Феагена ко мне. А ты, как, тебя… Дракил? Ты скройся за пологом и сиди, пока не позову.

Купец послушно спрятался. Лицо Александра не изменило выражения — он беззаботно улыбался. Всю жизнь его окружали заговорщики. Царь вспомнил Павсания, — знатный македонский юноша, которого никто не подозревал в измене, на пиру неожиданно убил Филиппа. Спустя некоторое время полководец Аттал едва не взбунтовал войска. Даже тогда, когда Александр, казалось, водворил в Элане спокойствие, покорил Малую Азию и добрался до Сирийских Ворот, мятежные Афины отправили послов к Дарию.

"Дети собак, — беззлобно выругался Александр про себя. Люди, достойные презрения, не вызывали в нем гнева. — Чего они хотят? Зачем напрасно жертвуют собою? Подобно мерзким ужам, извиваются они у меня под ногами, бессильные даже укусить. И, словно ужи, издыхают, раздавленные моей стопой. Неужели они полагают, что можно остановить меня-меня, сына бога Аммона? — Македонец недоуменно пожал плечами. — Скопище червей… Я уничтожал их и буду уничтожать…"

Он так верил в себя, в свое призвание и неуязвимость, что донос Дракила даже рассмешил его, как рассмешили бы Геракла угрозы пятилетнего ребенка. Когда Фердикка привел в шатер бледного Феогена, царь лежал все в той же позе, опираясь локтем на ковер.

— Привет Александру, — сказал Феаген глухо, снял с головы шлем и остановил выжидательный взгляд на лице повелителя.