Согдиана

Выслушав последнего гонца, он зарычал, будто волк, прижатый собаками к стене ущелья. Лицо его стало белым, как сосуд из китайской глины. Он схватил боевой топор и помчался по залам, размахивая им направо и налево. Он разносил в щепы резные двери и низкие столы из красного дерева. Он сокрушал бронзовые жертвенники, дробил глиняных идолов и разбивал дорогие вазы. От пронзительного крика у рабов, затаившихся по углам, вылезли глаза на лоб. Совершив погром внутри дворца, Спантамано вырвался на террасу и увидел камни, отвергнутые старейшинами. Потомок Сиавахша пинком сбросил их в бассейн, зашвырнул туда же топор, упал на кошму и разрыдался, как женщина.

Он плакал долго, потом заснул. В полночь очнулся от холода, осушил сосуд вина; по залам испуганно притихшего дворца раскатился тоскливый голос:

— О-о-ой! Горшок замучила тоска… така-тун, така-там! Разбился он на три куска… така-тун, така-там!

Так он пел и бродил вокруг бассейна, топча цветы, пока не свалился на густые заросли базилика и не захрапел. Баро поднял его, как ребенка, уложил на террасе и укрыл теплым ковром. Варахран отозвал Баро к бассейну, и они о чем-то шептались до самого рассвета. Утром Варахран разделся, нырнул в бассейн (благо, вода была прозрачной) и достал со дна рубины.

Спантамано проснулся больной и сразу же потянулся за вазой. Но Баро мягко отстранил руку от сосуда.

— Чего тебе, дурак? — свирепо заорал на него потомок Сиавахша.

— Не надо пить, господин, — ласково уговаривал его Баро.

— Не надо, — повторил Варахран.

— Вы в своем уме, а? Чего же тогда «надо», дубины вы несчастные? Все покинули бедного Спантамано. Даже супруга и та убежала. Я остался один во всей Согдиане! Что мне еще делать, если не пить?

— Надо не пить, а бить, — веско сказал Варахран.

— Кого?

— Искендера.

— О! Какой ты храбрый. Как бить? Бузурганы от меня отвернулись. Нас вместе с дахами, пенджикентцами и теми бактрийцами, которые в Наутаке отделились от Вахшунварты, осталась всего тысяча. Другие разъехались. А юнанов — пятьдесят тысяч. Да еще Ороба к нему переметнется. Они нас пинками разгонят!

— Не разгонят, — возразил Варахран.

— Почему?

— Потому что нас не так мало, как тебе кажется.

— Значит, я разучился считать, — едко усмехнулся Спантамано. — Скажи, мудрец, сколько же нас?

— Пятьсот тысяч, — серьезно ответил Варахран.

— Что? Ха-ха-ха! Кого — пятьсот тысяч? Ворон на крышах Мараканды? Или лягушек в Зарафшане? Или блох в твоей шапке?

— Нет. Пятьсот тысяч ремесленников и пахарей, пятьсот тысяч согдийцев, живущих в городах и селениях. — Варахран поднялся. — Подожди! Я сейчас…

Через минуту он вернулся, ведя за собой двух белобородых согдийцев. Спантамано узнал их: один, сухой, подвижный, — мастер Фрада, отец Варахрана; другой, рослый и крепкий, — землепашец Ману, родитель Баро, тот самый Ману, который в Наутаке требовал у Спантамано защиты от людей Бесса. Старик есть старик, богат он или беден — надо уважать. Спантамано, кряхтя, привстал и приложил руку к сердцу. Фрада и Ману с достоинством поклонились, сели на ковер. Варахран кивнул отцу:

— Рассказывай!

— Чего тут долго рассказывать? — воскликнул Фрада сердито. — Какие они освободители, эти юнаны? А, господин састар? От последнего имущества нас освобождают…

— Пока ты писал бузурганам письма, Гефестион, глава юнанов, оставшихся в Мараканде, разослал воинов по округам и стал грабить народ, пояснил Варахран потомку Сиавахша.

— Да? — удивленно спросил Спантамано.

— Да! — злобно повторил Фрада. — Открыли на дорогах посты, обирают проезжих. "Пошлина! — говорят. — Пошлина!" И хохочут, чтоб им пропасть. Переплывешь через реку — давай лодочный сбор. По мосту проедешь — плати. Идешь на рынок — давай за вход. Купил вещь — плати рыночный сбор. Продал опять раскошеливайся. Переписали дома, добро и доходы — гони десятую часть. Да еще подушную подать с каждого человека требуют. Я и не думал, что грабить можно так тонко и хитро.

— Вот. — Ману достал из-за пазухи глиняную пластинку. — Очистили амбар, зернышка теперь не найдешь, а взамен черепок оставили. Написали на нем что-то… Я откуда знаю, что? На кой бес мне этот черепок? В пищу не годится. Думал: монеты у юнанов такие, показал на базаре — никто не берет, смеются. А, чтоб тебе на зубы духу Айшме попасть!

Он с сердцем кинул черепок в бассейн.

— Народ встревожен, господин састар, — сказал Варахран сурово. — Он готов постоять за себя. Но ему нужен вождь. Брось клич — и завтра к тебе явятся тысячи храбрых людей.

— Храбрых людей, вооруженных палками! — передразнил его Спантамано. И эти храбрые люди сразу разбегутся, увидев длинную пику юнана.

— Не думай плохо о простом человеке, — угрюмо сказал Баро. — Простой человек не хуже бузургана. А может, и лучше. Ты не обижайся за эти слова, но… ты сам видишь — бузурганы продали тебя, а народ не продаст.

— Народ! — воскликнул Спантамано раздраженно. — Так он и послушается нас. Ремесленники подчиняются старейшинам касты, селяне — родовым бузурганам, а бузурганы…