Согдиана

Варахран и Баро на целых три дня исчезли куда-то и, вернувшись, сразу же явились к предводителю. Алингар как раз поил Спантамано жидкой мясной похлебкой. Сделав пять или шесть глотков, потомок Сиавахша отстранил чашку и устало опустился на шкуру. Варахран и Баро сидели у входа и не спускали с вождя суровых глаз. Спантамано удивлялся этим людям. Их редко покидало спокойствие.

— Ну, что скажете? — спросил он чуть слышным голосом.

— Нехорошо, — ответил Варахран.

— Плохо, — повторил Баро.

— Что нехорошо? — Спантамано вздохнул. — Что плохо?

— То, что ты делаешь.

— А что мне делать? — уныло возразил потомок Сиавахша. — Все рухнуло. Мечтам — конец. Вы этого не понимаете, так как ничего не потеряли. Попробуйте посидеть в моей шкуре хоть день, тогда узнаете, каково мне.

Чеканщик и пахарь помолчали, потом Варахран сердито сказал:

— Мы ничего не потеряли? А где мой отец? Он погиб у Зарафшана. Где мать, братья, сестры? Их убили юнаны. Где Согдиана? Она так же далека от нас, как и от тебя.

— И мой отец пропал, — добавил Баро. — И я не знаю, что делается дома. Но я не довожу себя до исступления, как потомок Сиавахша.

Спантамано медленно приподнялся на локте и уставился на двух товарищей. Как он забыл? Ведь у них тоже горе. Но почему они держатся так мужественно? Какая сила поддерживает их?

— Мы давно вместе, — пробормотал потомок Сиавахша, — но я… не понимаю вас. Неужели вы… так загрубели у плугов и наковален… что самые тяжкие утраты не задевают глубь ваших сердец?

Варахран и Баро переглянулись. Чеканщик опустил голову. Пахарь переменился в лице, сгорбился и задышал шумно, как бык, везущий громоздкую поклажу. И састар догадался: он жестоко обидел этих простых и отзывчивых людей.

Спантамано долго не произносил ни слова, потом оглядел себя всего, истерзанного и грязного, и сказал с горестной усмешкой:

— Я отпрыск священного рода… И я считал себя первым человеком Согдианы. Но теперь я вижу… (у меня хватит смелости сказать прямо) я вижу: Варахран и Баро, два безвестных бедняка, лучше, во много раз лучше меня. — Он закусил губу, вздохнул и поглядел на двух людей просветлевшими очами. — Скажите, люди… скажите мне, в чем ваша сила?

И столько было в его глазах душевной чистоты, а в голосе — покоряющей ясности, что Варахран и Баро встрепенулись. Жалко до слез этого несчастного бузургана! Они почувствовали к нему такую привязанность, какой не испытывали еще никогда. Несмотря ни на что, это добрый человек; им хотелось, чтобы он стряхнул со своей души оковы и снова обрел способность петь.

— В чем наша сила? — задумчиво переспросил Варахран. — Словесный узор мне дается трудней, чем узор на серебре… поэтому скажу коротко: мы дети чистого корня.

— Мы происходим от здорового начала, — пояснил Баро.

— Как? — Спантамано смутился. — Не понимаю.

— Ну, — Варахран замялся, подыскивая слово, — мы… росли на открытой земле, пили речную воду… нас ветер обвевал, понимаешь? А тебя отравил воздух дворцов. Поэтому ты рвешь на себе волосы из-за мелочей… тогда как мы их не замечаем.

— Не замечаете?

— Да. Мы видим главное.

— А что главное, по-вашему?

— Мир. Свобода. Хлеб.

— И ничего больше?

— Ничего.

— Не много.

— А чего еще надо?

— Как ты сказал? — Спантамано широко раскрыл глаза. — "А чего еще надо?"

— Да.

— "Мир, свобода, хлеб", — повторил изумленный Спантамано. Великое открытие! И хотя Спантамано понимал еще смутно, в чем оно состоит, у него радостно забилось сердце, — как у человека, который вот… вот сейчас вспомнит забытый им лучезарный сон. — И правда, — прошептал согдиец. Чего еще надо? — Ведь в этих трех словах: "мир, свобода, хлеб" — все! — Он грустно улыбнулся. — А мы, жалкие человечки, места не находим себе из-за всяких пустяков. Да, вы благородней и чище меня. Нам, поганым, никогда не дорасти до вас, великих в своей простоте.

Он безнадежно махнул рукой.

Варахран и Баро опять переглянулись, на этот раз удивленно, — вот уж не думал до сих пор ни тот ни другой, будто он велик и всякое такое…

— Ты не отчаивайся, — мягко сказал Баро. — Свет еще не погас для тебя.

Спантамано встрепенулся.

— Разве?

— Конечно! Ты не такой, как другие бузурганы. Я не знаю, почему. Видно, и впрямь ты потомок Сиавахша, и твое сердце — это сгусток солнечных лучей. Тебе надо просто очиститься от грязи… прилипшей к твоей душе, когда ты общался с такими, как Бесс и Ороба. Пусть алмаз покрывается пылью, он все равно остается алмазом. Оботри его — опять засверкает.

— Очиститься? — вскричал Спантамано. — Теперь, когда я уподобился дикой свинье, валяющейся в вонючей луже? Поздно!

— Не поздно, твердо заявил Варахран.

— Одевайся, — сказал Баро. — Пойдем!

— Куда?

— Там узнаешь.

Потомок Сиавахша опустил глаза, пожевал отросший ус, потом вдруг вскинул голову и спросил:

— Для чего все это?

— Что? — не понял Варахран.

— На что вам Спантамано?

— А-а. — Варахран сурово сдвинул брови. — Нам нужен вождь. Понятно?

Спантамано посмотрел на друзей и молча поднялся.