Соглашение вора

У женщины не было повода верить Виддершинс. Но пятьдесят золотых она не заработала бы за месяцы, и ее пока не ранили. Виддершинс надеялась, что это ее убедит.

Куртизанка кивнула, едва двигаясь под рукой Виддершинс. Та выдохнула с облегчением и отошла от кровати.

Двигаясь осторожнее — уговорить мешок с золотом не шуметь было невозможно, а Ольгун мог лишь приглушить звуки — нарушительница в черном пошла по коридору, вернулась в относительную безопасность кабинета. Виддершинс выглянула в окно, но пока не хотела уходить. Избыток Думержа ей не нравился, и она хотела выразить свое недовольство.

Может, она злилась на напоминание, чем могла быть ее жизнь, но она и ее спутник не признавались в этом.

Ольгун посылал нетерпение, а Виддершинс разглядывала книги и бумаги на столе. Свеча уже не требовалось, света на небе хватало, чтобы она видела. Она была близко, но не могла уйти, пока не сделала всего. Несмотря на нетерпение, Ольгун тоже был таким.

Она схватила перо и обмакнула в чернильницу на столе. Виддершинс осторожно поставила кляксы на буквы и цифры в книге. Гад будет днями, а то и неделями, считать заново. Она пролистала на пару дней вперед и написала на странице аккуратно, но быстро:

Спасибо за золото, милорд. Знаю, мне оно нужнее, чем вам. Но думайте о хорошем. Теперь вам не захочется все потратить на веселье, придется исправлять книги.

Тот, кто стал богаче, чем раньше.

Она ухмыльнулась, закрыла книгу и придала столу вид, похожий на тот, что был, когда она пришла. Путь барон найдет послание со временем.

— Теперь, — сказала она Ольгуну, выглядывая из окна, — осталось уйти, да? — она хмуро посмотрела на солнце. — Ты не можешь собрать облака, но как насчет утреннего тумана? — с сомнением спросила она. Ольгун фыркнул. — Ладно. Можешь хоть немного веса убрать? — она посмотрела на мешок, полный золота.

Мешок стал легче.

— Отлично. Я быстро, — она открыла окно, потянулась вниз, и мешок полетел в траву. Она последовала за ним, спустилась по стене. Оглядевшись, проверив округу и сад, она закинула мешок на плечо и сделала то, что могла.

Это было главным правилом вора. Когда не выходило прятаться и хитрить, нужно было бежать, как в аду.

Может, другой бог, не только Ольгун, видел, как она бежала по двору Думерж, но ее не заметили. Она даже смогла сделать крюк и оставить обещанные деньги в фонтане, хоть Ольгун возражал. Она перелетела стену, подброшенная незримыми руками, и пропала в переулках.

* * *

Птицы, белки и прочие жуткие существа приветствовали солнце. Улицы Давиллона быстро наполнялись: торговцы расставляли лотки, клиенты искали товары, пока еще не было людно, а торговцы были в хорошем настроении. Людей было все больше, они двигались ручьями, потом реками. По улицам Давиллона, как по венам и артериям, текла живая кровь города.

Над толпой на краю рынка женщина повернулась к окну, сонно моргала, лежа в кровати, от солнца. Она легла пару часов назад и не хотела вставать с рассветом. Тихо ругаясь, она закрыла ставни и уснула, гул рынка помог с этим.

Она проснулась у полудня, подумала остаться в постели дольше — она открывала таверну почти на закате — но решила с неохотой, что там не мешало бы убраться после ночи. Ворча под нос, она встала, дрожа, ночная рубашка не отгоняла осеннюю прохладу.

Пару часов спустя, умытая и нарядная, позавтракавшая, она вышла на рынок и пошла с людьми в нужную сторону.

Для прохожих Женевьева Маргулис была поразительна. Красивые светлые пряди, которые аристократки получали лишь с дорогими париками, ниспадали на ее плечи. Ее глаза были карими, золотыми при правильном освещении, черты были мягкими, а фигуре позавидовали девушки на десять лет младше. Она была в длинной бордовой юбке с серой туникой, корсет подчеркивал то, что обходилось и без таких акцентов.

Да, Женевьева была красивой. И это было бы все, будь она лет четырнадцать замужем за аристократом, что был выбран отцом из политических побуждений.

Но это было не все. Она сильно хромала, с рождения левая нога была чуть вывернута внутрь в колене, и хотя детали скрывала длинная юбка, какие она любила, она не могла скрыть походку. Она давно привыкла к этому, но Гуррерре Маргулис — ее отец, глава дома — не смог выдать ее из-за этого. Предлагать ради связей брак с «неидеальным» ребенком было оскорблением.

Ощутив, что ее не хотят (гордый Гуррерре не скрывал это), Женевьева с детства общалась с «низким» классом людей. Она завела много друзей среди простых жителей города, и хотя было непросто привыкнуть, что не все давали сразу, она терпела. Она ушла, взяв семейных денег, чтобы открыть таверну. Отец был против того, что дочь работала среди людей ниже классом, он не был рад таверне, но старик и переживал, что она ушла. Он пытался вернуть ее порой, но так они жили порознь.