Соглядатай Его Величества

Корбетт сидел на полуразрушенной скамье в углу двора и мрачно наблюдал за происходящим. Эти крики и проклятья, пожалуй, заглушили бы даже вопли грешников в аду. Корбетт поднял глаза на огромный резной тимпан над вратами монастырской церкви, где, навеки запечатленные в камне, грешники висели на пылающих деревьях, а множество других задыхалось в печах, прижав руки ко рту, — их каменные глаза с ужасом взирали сквозь струи дыма на зрителя; Христос на троне судии держал праведников у себя в ладонях, а злодеев пожирала чудовищная рыбина, глодали черти, терзали змеи, пламя, лед или мучило зрелище плодов, висящих вне досягаемости для их изголодавшихся уст. Корбетт угрюмо заключил, что все эти ужасы — ничто по сравнению с участью человека, отправленного за пролив, в ледяную зимнюю пору, с английской посольской миссией во Францию.

— Мастер Корбетт, — окликнули его.

Чиновник застонал и поднялся со скамьи. Ему навстречу, пробираясь сквозь толпу, шел по двору Ранульф. Его рыжие волосы пламенели, как сигнальный огонь, над белым встревоженным лицом. Лет десять назад Корбетт спас воришку Ранульфа от виселицы, теперь тот стал верным слугой и спутником, по крайней мере, внешне выглядело это именно так, хотя Корбетт понимал, что Ранульф атт Ньюгейт по-прежнему не прочь разжиться за счет ближнего своего, в том числе и Корбетта. Ранульф мог лгать, обманывать и предавать с ловкостью, неизменно поражавшей и забавлявшей чиновника, а страсть парня к чужим женам, полагал Корбетт, рано или поздно приведет его слугу к внезапной и жестокой кончине.

Вот теперь Ранульф разыгрывал взволнованного, озабоченного слугу, втайне надеясь застигнуть врасплох своего скрытного, невозмутимого господина.

— Там Бласкетт! — проговорил запыхавшийся Ранульф. — Он говорит, что мы скоро отправляемся, и спрашивает, собрана ли и навьючена наша поклажа. — Бласкеттом звался напыщенный и чванный, как павлин, стюард графа Ланкастерского. Этот человек любил власть и всю ее мишуру не меньше, чем другие любят золото.

— Твоя поклажа навьючена, Ранульф? — спросил Корбетт.

— Да.

— И мы готовы отправиться в путь?

— Да?

— Ну так сообщи об этом милорду Бласкетту!

Ранульф ответил понимающим взглядом, словно ему только что доверили величайшую тайну, кивнул и, повернувшись, поспешил обратно в монастырь, чтобы продолжить там свою злокозненную травлю тщедушного Бласкетта.

Английское посольство тронулось в путь как раз в тот миг, когда монастырские колокола ударили час третий. За воротами монастыря англичан поджидал французский эскорт — герольд Филиппова двора, выряженный в великолепные алые и черные одеяния, трое невзрачных секретарей и два рыцаря в полудоспехе: из-под камзолов виднелись голубые с золотом нагрудники, свидетельство принадлежности к французскому королевскому двору. С ними была охрана — несколько тяжеловооруженных всадников, с виду бывалых вояк, в безрукавках вареной кожи, в стальных панцирях и толстых суконных штанах, заправленных в ботфорты. Корбетт наблюдал, как Ланкастер и Ричмонд беседуют с рыцарями, обмениваются бумагами. Затем конный эскорт выстроился по обе стороны от английского посольства, и все тронулись в путь.

Нормандская земля оказалась плоской и бурой. Зима еще не выпустила ее из своей железной хватки. Кое-где отважные крестьяне, подпоясав домотканые плащи, нахлобучив на глаза суконные колпаки, пытались разрыхлять почву для сева, а позади них трудились семьи — женщины и даже маленькие дети. Они разбрасывали золу, известь или навоз, удобряя почву. После разоренного войнами короля Эдуарда графств Уэльса здешние края показались Корбетту вполне зажиточными. Однако вспомнилось ему и высказывание Жака де Витри: «Сколько крестьянин добудет усердными трудами за целый год, столько господин проест за единый час». Законы тут были суровы, и владельцы поместий, живущие в своих обнесенных высокими стенами и глубокими рвами домах из дерева и камня, вершили здесь правосудия больше, нежели их собратья в Англии: у каждого скрещения дорог стояла плаха или колодки.