Соглядатай, или Красный таракан

– Пошляк, – усмехнулся Юра. – Но, впрочем, в этом что-то есть. Вот если бы ты попытался сделать свою пошлость самой заметной, то, может быть, твои картины не пылились бы тут. Человек, умеющий что-то делать лучше других, мало того, что никогда не пропадёт, но и станет мастером, маэстро, учителем – короче, будет у всех на устах…

– Попса тоже у всех на устах, – возразил я. – И деньги у неё есть, и на экране телевизора часто мелькает, и в газетах и журналах – вот такие интервью и красивые фотографии… Но проходит время – и всех этих поп-звезд забывают! И точно так же забудут самую изощренную пошлость…

– Нет, не забудут, если ты сделаешь её полезной!

– Пошлость – полезной?

– Ну да! Люди будут глядеть на неё, так сказать, в назидательных целях. Родители станут водить к твоим картинам детишек и, утирая им сопли, умильно тыкать в холсты: «Вот так делать нельзя! Так делают только самые плохие дяди!» То есть отвратительное становится полезным, понимаешь?

– Но навряд ли это становится фактом искусства!

– А разве уродины Тулуз-Лотрека не факт искусства? Да и женщины Шагала – тоже далеко не красавицы, даже можно сказать: страхотули, но отчего же на них хочется глядеть и глядеть?

– Да уж, наверное, не потому, что они изображены, как ты говоришь, в назидательных целях…

– А в каких?

– Да ни в каких! Если бы искусство ограничивалось только назиданиями, нравоучениями и полезностью, то, наверное, дальше справочников по этикету, проповедей и различных руководств никуда бы не двинулось. К примеру, кулинарную книгу Дюма-отца ты не ставишь выше его «Трёх мушкетеров», правда? Хотя его рецепты, надо отдать должное, превосходны, и к тому же написаны живым литературным языком, читать их – одно удовольствие, да и готовить по ним – тоже удовольствие. Но фактом литературы стали «Три мушкетера» наперекор всей полезности кулинарного искусства Дюма-отца…

– «Три мушкетера» полностью отвечают моей теории полезности…

– Да, конечно, – я нарочито присвистнул. – Они учат доброму, разумному, вечному, как же! А если вдуматься, то что делают эти мушкетеры? Спасают королеву, которая подарила алмазные подвески своему любовнику. Вершится самосуд над Миледи. Мадам Буанасье, как известно, женщина замужняя, но её измена мужу с д, Артаньяном – это, конечно же, святая любовь. Бесконечные пьянки, мордобои – это тоже вроде как геройство…

– Ты – зануда! Не видишь во всём этом высокой поэтики!

– Интересно, о какой бы такой поэтике ты сам рассуждал, если бы твоя жёнушка связалась с каким-нибудь мужичком? Наверное, тогда ты бы не стал винить господина Буанасье в том, что он скучный, старый и вообще – не герой романа…

– А знаешь ли ты, о, Серж, ни разу не бывший чьим-то мужем, что в измене жены как раз виноват супруг, – Юра надул щеки и состроил преуморительную рожицу. – Если он вот такой: важный, как индюк, скучный, как осёл, и напоминает мерина, то что остаётся делать его спутнице жизни, а? Нет, дорогой, как ни крути, а муж – всегда основной герой романа. А твой подзащитный Буанасье сам добровольно перешёл на вторые роли…

Мы говорили совсем не о том. Наша беседа, наверное, напоминала разговор двух сумасшедших, которых только что обокрали, но вместо того, чтобы обсуждать сей прискорбный факт, они ударились в философствование на самые отвлеченные темы.

– А что, разве ты предпочитаешь думать только конкретно? – удивился Юра (или сделал вид, что удивился, чёрт его поймёт). – Что-то по твоим картинам это не заметно…

– При чём тут мои картины?

– А при том, что они, так сказать, очень даже отвлеченные, – важно изрёк Юра. – И доказывают, что образ – это форма выражения мысли, которая есть не что иное, как некий энергетический импульс…

– Ну-у, брат, начитался ты всякого дерьма… Некий энергетический импульс, – передразнил я. – Признайся, что на днях листал какую-нибудь эзотерическую брошюрку…

– Да ничего я не листал! – вспылил Юра. – Я это сам понял: когда мы мыслим, то думаем не словами. Сначала в сознании как бы всплывает нечто, что через мгновение оформляется в виде слов. Но прежде-то были не слова или какие-то другие знаки, а нечто, чему трудно дать определение…

– Ну, и к чему эти твои умничанья? – рассердился я. – У меня сейчас шизофрения начнётся: то мы говорим об ограблении квартир, то о романтической госпоже Буанасье, то о конкретности и абстрактности…

– А у тебя нет ощущения, что записки твоей бабуси каким-то образом связаны с твоей собственной судьбой? – Юра, прищурив глаза, испытующе глядел на меня. – Может быть, то, что она написала на бумаге, – это некое предостережение?

– Выдумаешь тоже!

– И всё-таки не похоже, чтобы твоя бабуся была графоманшей. Если она взялась за перо и бумагу, чтобы облечь некие импульсы души в слова, то это вовсе не случайно, согласись…

– Что-то раньше я не замечал за тобой склонности к бреду. Ты часом не приболел ли?