Сойди, Моисей

— Свободе от чего? От труда? Земным раем — вот это? — Он сделал рукой резкий охватывающий жест, и в сырой, холодной, просквоженной, промозгло пахнущей негром убогой комнате обоим словно бы увиделась вся целокупность пустых полей вокруг них — без плугов, без семян, без огорож от скота, которого нет ни снаружи, ни внутри конюшни или хлева, коих тоже нет. — И это уголок земного рая?

— Вы приехали в худую пору года. Зима. Кто же зимой хозяйствует.

— Так. И, разумеется, пока земля непахана, жене ни пищи не надо, ни одежды.

— Я получаю пособие, — сказал хозяин. Сказал таким тоном, каким возвещают: «На мне почиет божья благодать» или «Я владею золотым прииском». — И есть отцова пенсия к тому же. Чек прибывает первого числа. Сегодня какое у нас?

— Одиннадцатое, — сказал он. — Еще впереди двадцать дней. Как проживете эти дни?

— В доме есть кое-какие продукты, взятые в кредит у лавочника в Миднайте. Он получает в банке по этому чеку. Я оформил на него доверенность в целях обоюдной…

— Так. А если этих продуктов не хватит на двадцать дней?

— У меня еще осталась одна свинья.

— Где она?

— На воле, — сказал хозяин. — Здесь в обычае пускать на зиму скот на вольный выпас. Время от времени она является домой. А не явится — тоже не беда; я смогу, вероятно, отыскать ее по следам, когда приспеет…

— О да! — воскликнул он. — Беды нет никакой, ведь чек прибудет. И лавочник получит по нему и вычтет стоимость уже съеденного вами, и если что останется из денег, то остаток ваш. А к тому времени и свинья будет съедена или так и не поймана, и что собираетесь делать тогда?

— Тогда уже весна почти наступит, — сказал тот. — Весной я планирую…

— Наступит январь, — сказал он. — А затем февраль. А затем еще добрая половина марта… — и когда остановился снова, проходя кухню, Фонсиба не шевельнулась, словно даже не дыша, как будто неживая, — лишь глаза смотрят на него; он шагнул к ней, но и теперь она не шевельнулась в своем углу, потому что отодвигаться было некуда; лишь огромные бездонные иссиня-черные глаза в узком, худом, исхудалом светло-кофейном лице глядят неузнающе, без тревоги, без надежды.

— Фонсиба, — сказал он. — Фонсиба. Здорова ли ты?

— Я свободна, — сказала она. Миднайт состоял из трактира, платной конюшни, большой лавки (туда, значит, и поступает этот чек в целях обоюдной выгоды и удобства, подумал он), лавчонки, салуна и кузницы. Но был здесь и банк тоже. Председатель правления (а попросту — владелец банка) оказался земляком, миссисипцем, и в войну, как и отец, служил у Форреста в коннице; и, разгрузившись, сняв с тела золотой пояс впервые за восемь дней пути, и взяв карандаш и бумагу, Айзек помножил три доллара на двенадцать месяцев и разделил тысячу долларов на полученное число; таким путем деньги можно будет растянуть почти на двадцать восемь лет, и в теченье этих лет она по крайней мере не умрет с голоду; владелец банка обещал самолично отправлять эти три доллара через надежного посыльного ей в собственные руки ежемесячно пятнадцатого числа; и он вернулся домой, и на этом записи кончались, ибо к 1874 году и отец и дядя уже умерли, и старые счетные книги — как отец положил их на место в тот день последней записи в 1869 году, так они и остались лежать на своей полке над столом. Но он мог бы докончить родословную:

Лукас Квинтус Карозерс Маккаслин Бичем. Младший из сыновей, из не умерших в младенчестве детей Томиного Терла и Тенни Бичем. Родился 17 марта 1874 г. —

да только кончена она была и так уж: не Люций Квинтус и т. д. и т. д., а Лукас Квинтус, — не отказываясь называться Люцием, а просто убрав это слово; не отклонив, не отбросив все имя, а на три четверти использовав его — попросту взяв имя и преобразив его, из чужого, белого, сделав своим собственным, сам его составив, сам породив и утвердив и наименовав себя, как учинил то некогда и старый Карозерс, что бы там ни стояло в метрических записях

и это уже всё: в 1874 году Айзек был мальчик; в 1888 году — взрослый мужчина, отказавшийся, отвергнувший, свободный; к 1895 году — муж, но не отец, женатый, но все равно что вдовый, и давно уже понявший, что человек не бывает свободным и, вероятно, не вынес бы свободы; состоящий в браке и живущий в Джефферсоне, в новом, наскоро сколоченном домике (участок и материал для дома дал молодоженам тесть); и вот однажды утром возник в дверях комнаты Лукас, и — взглянув на дату мемфисской газеты, которую держал в руках, читая, — Айзек подумал: «Сегодня день его рождения. Ему исполнился двадцать один», и Лукас произнес: «Сколько там осталось денег, что отписаны старым Карозерсом? Мне их надо. Все, сколько ни есть».

и это всё; и Маккаслин: