Я раздеваюсь, и вижу, как чешуйки кожи, размером с игральные карты, прилипают к одежде. Не глядя в зеркало, я захожу в душ и смываю запах роз с моих волос, тела, рта. Ярко-розовая, с зудящей кожей, я надеваю первую попавшуюся чистую одежду. На то, чтобы разобраться с волосами, уходит около получаса. Сальная Сэй открывает входную дверь. Пока она готовит завтрак, я сжигаю одежду, которую сняла. По её совету, я обрезаю ногти ножом.
Поедая яичницу, я спрашиваю её:
— Куда уехал Гейл?
— Во второй Дистрикт. Нашёл там отличную работу. То и дело вижу его по телевизору, — говорит она. Я погружаюсь в себя, пытаясь почувствовать гнев, ненависть, тоску. Но чувствую только облегчение.
— Хочу сегодня поохотиться, — говорю я.
— Ну, я бы не возражала против свежей дичи, — отвечает она.
Взяв лук со стрелами, я направляюсь к Луговине. У площади я встречаю группу людей в масках и перчатках, с повозками, запряженными лошадьми. Они прочёсывают местность, покрытую снегом. Собирают останки. Экипажи припаркованы у дома мэра. Я узнаю Тома, старого приятеля Гейла по бригаде, остановившегося на минуту, чтобы вытереть тряпкой пот с лица. Я вспоминаю, что видела его в Тринадцатом, но он, должно быть, вернулся. Он приветствует меня и я осмеливаюсь задать ему вопрос:
— Кого-нибудь нашли?
— Всю семью. И двух людей, которые на них работали, — отвечает Том.
Мадж. Скромная, добрая и смелая. Девушка, которая подарила мне брошь, давшую имя. Я сглатываю комок в горле. Интересно, увижу ли я ее сегодня в своем кошмаре. Засыпающей мне в рот пепел.
— Я думала, может, так как он был мэром…
— Не думаю, что пост мэра Двенадцатого сыграл ему на руку, — сказал Том.
Я киваю и иду дальше, стараясь не смотреть на повозки. И в городе, и в Шлаке одно и то же. Сбор трупов. Подходя к развалинам моего старого дома, я вижу дорогу, заполненную повозками. Луговины не стало, или же, во всяком случае, она изменилась до неузнаваемости. Здесь выкопали глубокую яму и она усеяна костями — братская могила моего народа. Я пролезаю в дыру и захожу в лес через свое привычное место. Хотя теперь это и неважно. По забору уже не пропускают ток; лишь чтобы защитить Дистрикт от проникновения хищников, он кое-где забит досками. Но от старых привычек не так-то легко избавиться. Я думаю о том, чтобы отправиться к озеру, но я так слаба, что с трудом добираюсь до нашего обычного места встречи с Гейлом. Я сажусь на скалу, на которой Крессида снимала нас, но она слишком широкая для меня одной. Несколько раз я закрываю глаза и считаю до десяти, думая о том, что, когда открою их, он, как обычно, без малейшего звука, возникнет из ниоткуда. Мне приходится напомнить самой себе, что Гейл во Втором, занимается своей замечательной работой, и, вполне возможно, целуется уже с кем-то другим.
Прошлая Китнисс любила такие дни. Ранняя весна. Лес просыпается после долгой зимы. Но всплеск энергии, который во мне вызвали примулы, постепенно улетучивается. Когда я возвращаюсь к забору, я чувствую себя ужасно уставшей и у меня кружится голова. Тому приходится везти меня домой в повозке для мертвых. Он помогает мне добраться до дивана в гостиной, на котором я лежу и смотрю на кружащиеся в тонких лучах послеобеденного света пылинки.
Я улавливаю какое-то шипение, но лишь спустя долгое время осознаю, что он настоящий. Как он добрался сюда? Я вижу следы лап какого-то дикого животного, задняя лапка слегка приподнята, на мордочке резко выступают кости. Он прошел весь путь, всю дорогу из Тринадцатого. Может, они выгнали его, а может, он просто не смог оставаться там без нее, и пришел искать ее сюда.
— Напрасно ты сюда пришёл. Её здесь нет, — говорю я ему. Лютик опять шипит.
— Её здесь нет. Хоть обшипись. Ты не найдёшь Прим.
При звуке ее имени, он прислушивается. Поднимает свои прижатые уши. Начинает мяукать.
— Убирайся!
Он уворачивается от подушки, которую я бросаю в него.
— Уходи! Для тебя тут ничего нет!
Меня начинает трясти от злости на него.
— Она не вернется! Она уже никогда не вернется!
Я хватаю другую подушку и подымаюсь на ноги, чтобы попасть в него. Словно из ниоткуда, у меня по щекам начинают течь слезы.
— Она мертва.
Я хватаюсь за живот, чтобы уменьшить боль. Падаю на колени, сжимаю подушку и рыдаю.
— Она мертва, ты, глупый кот. Она мертва.
Новый звук, отчаянный полуплач-полувой, вырывается из меня. Лютик тоже начинает жалобно выть. Что бы я ни делала — он все равно не уходит. Он кружит вокруг меня, но мне его не достать, а мое тело продолжает сотрясаться в рыданиях, до тех пор, пока я не проваливаюсь в забытье. Но он должен понять. Он должен знать, что произошло кое-что невообразимое, и, чтобы выжить, потребовались такие же невообразимые действия. Несколькими часами позже, когда я ложусь в кровать, он здесь же, в лунном свете. Свернулся рядом со мной, желтые глаза пристально смотрят, охраняя меня от ночи.